Разумеется, я не забывал об Элис. Каждый раз требовались неимоверные усилия не выдохнуть ее имя в ухо миссис Леви. Я считал это своеобразной жертвой: трепеща в объятиях вдовы, я представлял себе лицо Элис. Кроме того, новый статус позволял мне спокойно заходить к миссис Леви, и мы с Хьюго (Демпси всегда ходил со мной) провели в гостях не один вечер, поджаривая ростбифы и развлекая старшую Леви исполнением «Песни пересмешника», дабы восхитить юную Леви фортепьянным переложением маршей времен Гражданской войны.
– Ура! Ура! Ура! Ура! – пели мы.
Элис молотила по клавишам, высунув от напряжения язык, Хьюго орал во всю глотку и размахивал руками, чтобы разогнать скуку, миссис Леви выводила каждое слово, будто посылая мне воздушный поцелуй, а милый старенький мистер Тиволи с улыбкой переворачивал страницы. Одну руку я держал на партитуре, а другой благопристойно поддерживал кружевную спину Элис, чувствуя под пуговицами платья цепочку позвонков и с каждым восхитительным «Ура!» ощущая, как вздрагивало ее тело.
Мама не приходила на эти встречи, она была на последнем сроке беременности и ежедневно пила виски, чтобы не впасть в истерику. Перед тем как идти к Леви, я относил матери обед и, как всегда, рассказывал о дне, проведенном на работе – в чреве кирпичного кита Бэнкрофта, о том, как забавный седой газетчик с непокрытой головой продал мне «Колл», где я прочитал о трех анархистах с площади Хеймаркет, ожидавших казни. Затем мы вместе просматривали почту. Она гадала мне на картах Таро, а я читал ей «Космополитен», который мама могла прочесть и сама, но предпочитала с закрытыми глазами слушать меня. Потом, после посиделок в гостиной и перед совокуплением во флоксах, я поднимался к маме, целовал ее на ночь и гасил чадившую свечу в ее комнате.
На время родов меня отправили погулять, и мы с Хьюго очутились в пабе старого банкира, где взяли пива. С потолка свешивалась извивавшаяся змея бумаги, конец которой терялся в корзине; время от времени люди подходили к ней, чтобы прочитать о последних мировых новостях. Хьюго, отрастивший усы, был весь в черном, он надел свою форму цветочной оранжереи – мой друг работал в парковых теплицах.
– Вы уже видели «Королеву Викторию»? – спрашивал он у девушек, намекая на сорт больших водяных лилий, за которыми ему полагалось присматривать, и девушки всегда краснели. Видишь ли, Сэмми, в те времена подобные слова считались изящными.
– Ну, как там Левиафан? – спросил в тот вечер Хьюго, по обыкновению обозвав мою добрую соседку вульгарным прозвищем.
