— Милорд! — пропыхтел мэр, еле успевая за широко шагающим рыцарем. — Я знаю, ты меня предупреждал, чтобы я берег эти бумаги как зеницу ока, но что в них такого секретного? Просто распоряжения, какие припасы послать следом за вами в Кале…
— И этого мало? — нетерпеливо перебил Чандос — Или ты не понимаешь, любезнейший глупец Уинтерсол, что французы прослышали о наших приготовлениях и послали Рыжего Хорька, как уже много раз его посылали, разведать, куда это мы собрались? Теперь он знает, что припасы отправляются в Кале, и французы в тамошнем краю будут предупреждены, а план короля потерпит неудачу.
— А! Так он будет удирать морем? Ну, его можно нагнать. Еще и часа не прошло.
— Судно могло ждать его в Рае или в Хите, но вероятнее, он отправится прямо отсюда. Вон поглядите! Бьюсь об заклад, на палубе там Рыжий Хорек собственной персоной!
Чандос остановился перед «Вересковым цветком» и указал на внешнюю гавань в двух милях от них за зеленой равниной, соединенную каналом с внутренней гаванью у подножья холма, на котором стоял город. Там между рогами двух коротких изогнутых волноломов небольшой парусник пританцовывал на волнах под крепким южным бризом, направляясь в пролив.
— Он не из Уинчелси! — заявил мэр. — Наши покороче и поуже.
— Лошадей! — крикнул Чандос. — Ну-ка, Найджел, разберемся в этом деле получше.
У ворот «Верескового цветка» пели, орали, дружески боролись конюхи, лучники и жандармы, но одного вида высокой худой фигуры Чандоса было достаточно, чтобы они мгновенно занялись своими обязанностями; несколько минут спустя Чандос с Найджелом уже направили коней к крутому спуску с холма и во весь карьер понеслись через поросшую осокой равнину к внешней гавани. Там стоял десяток судов, готовых отплыть в Бордо или в Ла-Рошель, и пристань кишела матросами, грузчиками и горожанами, сновавшими среди винных бочонков и тюков шерсти.
— Кто тут начальник? — крикнул Чандос, спрыгивая с коня.
— Бэддинг! Где Кок Бэддинг? Бэддинг начальник! — ответил хор голосов.
Мгновение спустя сквозь толпу протолкался плотный смуглый человек с бычьей шеей и грудью колесом. Одет он был в бурую рубаху из грубой шерсти и такие же штаны. Черные курчавые волосы стягивал атласный платок. Рукава он закатал по плечи, и его загорелые вымазанные в жире и дегте руки походили на два толстых корявых сука на дубовом пне. Суровое смуглое лицо, рассеченное от виска до подбородка белесым бугристым шрамом от плохо зажившей раны, угрюмо хмурилось.
