Закончить фразу Томашу не дал внезапно зазвеневший мобильный.
Первым его порывом было, не отвечая, выключить телефон. В голове у него вихрем пронеслось: «Чтобы успеть до восьми утра, меня ничто не должно отрывать от дела. Я не могу допустить, чтобы Ариану отправили в Иран, и обязан во что бы то ни стало сломать последний шифр. А поскольку мне для этого нужна максимальная собранность, мобильник надо вырубить».
Телефон продолжал звонить.
«А вдруг это Грег с новостями относительно Арианы?»
— Да, слушаю! — решил все-таки отозваться на звонок Томаш.
— Профессор Норонья?
Голос в трубке принадлежал не Грегу.
— Да, это я. С кем имею честь?
— С вами говорит Рикарду Гоувейа из университетской больницы. Вам необходимо срочно прибыть сюда.
— Что стряслось?
— Приезжайте поскорее. Ваш отец… думаю, он до утра не доживет…
В больнице Томаша уже ждали. Дежурная сестра сразу отвела его к отцу. Шел второй час ночи, и госпитальные помещения, через которые они проходили торопливым шагом, были погружены в темноту, нарушаемую только желтоватым тусклым светом плафонов ночного освещения. По стенам плясали фантасмагорические тени; с разных сторон то и дело доносились сухой кашель и хрипы, беспокоившие больных даже во сне.
Доктор Гоувейа вышел к Томашу с озабоченным видом.
— У него был очень серьезный кризис, — коротко сообщил врач, жестом приглашая в палату. — Сейчас он в сознании, но сколько это продлится, не могу сказать.
— Моя мать?
— Ее оповестили, она скоро будет.
Томаш вошел в палату и в полумраке ночника различил очертания тела под белым одеялом. Голова старого профессора покоилась на громадной подушке. Он тяжело дышал. Глаза были тусклыми и безжизненными, но когда вновь прибывший наклонился над кроватью, в них вспыхнул едва заметный огонек.
Томаш, не находя слов, поцеловал отца в лоб и молча опустился на стул у прикроватной тумбочки. Взяв руку умирающего в свою и ощутив, какая она холодная и немощная, сын нежно сжал ее, словно пытаясь через это прикосновение влить в отца живительную энергию. В ответ Мануэл Норонья слабо улыбнулся.
— Привет, папа! — заметив эту тень улыбки, заговорил Томаш. — Ну как ты?
Старый математик, собираясь с силами, два раза с трудом глубоко вздохнул, прежде чем ответить.
— Мне больше не протянуть, — устало прошептал он. — Скоро конец.
Томашу показалось, что это прошелестел ветерок. Пряча наворачивающиеся на глаза слезы, он прильнул щекой к груди отца и обнял его.
— Ну что ты, пап…
