Медсестра вошла в приемную стремительным шагом. Приколотая к белому халату карточка извещала, что ее зовут Берта.
— Добрый день. Пациент Норонья уже проснулся. Будьте любезны, следуйте за мной.
В длинном больничном коридоре Томаш опередил мать и, приноравливаясь к походке медсестры, старался идти с ней в ногу.
— Как он?
— В полном сознании.
— Да, но я хотел спросить, как он себя чувствует…
Медсестра, не поворачивая головы, искоса посмотрела на Томаша.
— …Не очень хорошо. Но болей у него нет.
— Ну хоть так…
Берта, не снижая взятого темпа и не меняя выражения лица, снова искоса глянула на историка.
— Он очень слаб и быстро устает, — предупредила она строго. — А переутомление в его состоянии противопоказано.
— Да.
— Мне кажется, он смирился с неизбежностью смерти. Как правило, так бывает только с пожилыми пациентами. Молодым принять такое ужасно трудно. Но некоторые пациенты солидного возраста, эмоционально зрелые, уверенные, что у них была цель и жизнь прожита не бессмысленно, принимают неотвратимость конца значительно легче.
— Вы хотите сказать, что мой отец уже принял неизбежность смерти?
— Да, хотя, конечно, продолжает держаться за жизнь. У вашего отца еще остается надежда. Но убежденность, что он выполнил свое жизненное предназначение, помогает ему смотреть правде в глаза. Кроме того, он понимает, что всему есть свой конец, и сознает, что его время истекает.
— В жизни нет ничего вечного, не так ли? Все временно, преходяще, смертно.
— Легко так говорить, когда ты полон здоровья, чем когда болен и это коснулось лично тебя. Когда мы здоровы, о своем отношении к смерти мы можем говорить что угодно, в том числе даже дикие и безрассудные вещи. Но понять, каково это на самом деле, можно только оказавшись в его положении.
— Представляю себе.
— Нет, не представляете, — Берта грустно улыбнулась. — Но наступит момент, когда смерть из абстрактного понятия превратится в поджидающую за углом реальность, поймете.
В огромной палате стояла тишина, нарушаемая лишь шепотом переговаривавшихся больных. Стараясь не нарушать их покоя, посетители в молчании проследовали за медсестрой между койками и вошли в отделение одноместных больничных номеров. Берта остановилась у одной из дверей и, осторожно открыв ее, жестом пригласила войти. Томаш пропустил мать вперед и с замиранием сердца переступил порог.
Увидев отца, он едва сдержал слезы.
Мануэл Норонья изменился до неузнаваемости. На кровати лежал усохший до костей старик с морщинистым, смертельно бледным лицом, пергаментной кожей, растрепанными по подушке седыми волосами и погасшими глазами, в которых, однако, при появлении жены и сына вспыхнула искра жизни.
