Когда Жервеза вышла из длинного коридора на площадку седьмого этажа, она не сдержалась и воскликнула со слезами на глазах:
— Право, это не сулит нам счастья!
Купо яростно затряс головой. Он еще попомнит Лорийе этот вечер. Бывают же такие скареды! Боятся, что у них утащат три пылинки золота! И ведь все это только от жадности. Сестра его, видно, надеялась, что он никогда не женится и она вечно будет наживать четыре су на его обеде! Так нет же. Свадьба назначена на двадцать девятое, и все. А на них ему плевать.
Но Жервеза спускалась по лестнице с тяжелым сердцем, ее охватил глупый страх, она с тревогой всматривалась в удлиненные тени перил. В этот час опустевшая лестница спала, освещенная лишь газовым рожком на третьем этаже, и прикрученное пламя тихо мерцало в глубине темного колодца, как далекая лампада. За запертыми дверями нависла тишина; наевшись, люди заснули тяжелым сном, который валит с ног рабочий люд. Однако из комнаты гладильщицы доносился приглушенный смех, да из замочной скважины мадемуазель Реманжу просачивался лучик света и слышалось тихое пощелкивание ножниц: она кроила газовые платьица для своих грошовых кукол. Внизу, у г-жи Годрон, все еще плакал ребенок, и в густом безмолвном мраке гнилостный дух помоек казался еще зловоннее.
Стоя во дворе, пока Купо нараспев вызывал привратницу, Жервеза повернулась и снова взглянула на дом. Он казался еще выше в темном безлунном небе. Серые стены словно очистились от проказы, стертой вечерним сумраком; они тянулись вверх, молчаливые, еще более голые и плоские, с тех пор как жильцы убрали сушившиеся на солнце тряпки. Закрытые окна спали. Только изредка кое-где вспыхивал огонек, будто они на миг открывали глаз и косились в темные углы. Над входными дверями и на площадках всех семи этажей горел тусклый свет, сливаясь в узкий белесоватый столб. Из картонажной мастерской на третьем этаже вырывался тонкий луч, он прорезал мрак, окутавший мастерские внизу, и ложился желтой полоской на мощеный двор. И где-то в глубине этого мрака, в самом сыром углу двора, из плохо прикрученного крана мерно падали капли воды, и этот звук звонко отдавался в наступившей тишине, Жервезе снова почудилось, что дом нависает над ней, тяжелый, холодный, и давит ей на плечи. То был все тот же глупый страх, ребячество, над которым она сама же смеялась.
— Осторожно! — крикнул ей Купо.
Чтобы выйти за ворота, ей пришлось перескочить через широкую лужу, набежавшую из красильни. На этот раз лужа была синяя, глубокого синего цвета, как летнее небо, и от фонарика привратницы в ней зажигались яркие звезды.
