Потом взял бумагу и крупными буквами написал:
«Наташа!
Завтра улетаю. Я свинья. Плохо придется мне без тебя.
Целую. Гурам».
В аэропорту Домодедово было настоящее столпотворение — как говорят, собака хозяина не сумела бы найти. С утра из-за плохой погоды полеты были отменены, возобновились всего час назад, скопилась тьма народа. Самолеты, хоть и с опозданием, один за другим отправлялись в очередной рейс.
Весь день мотался я по магазинам, выполняя поручения товарищей. Вынув длиннющий список, я еще раз проверил, не упустил ли чего. Не достал кофемолку. Обрушит на мою голову громы и молнии супруга Пельменева! Не поверит, скажет: ни на что ты не способен, и заведется… Тверди сколько хочешь: «Нельзя достать!» Скажет: в Москве давно позабыли слова «нельзя достать!».
«Внимание! Объявляется посадка на самолет Москва — Багульник, вылетающий рейсом номер сто два. Выход через секцию…» — и так далее…
Сяду сейчас в исполинский мощный лайнер, и за пять часов перекинет он меня через просторы, на преодоление которых в не столь уж давние времена требовалось пять месяцев.
Самолет грозно взревел, устремился вперед, взмыл в небо.
Миловидные стройные блондинки снабдили нас необходимой информацией и мятными конфетами. Поудобней расположившись в кресле, я залюбовался белым облачным морем за бортом самолета. Облака казались сверху очень плотными — хоть шагай по ним. А над белым морем безбрежная безоблачная синева. Все тучи и все горизонты остались на земле. Когда гляжу из иллюминатора самолета на ясное сияющее небо, то забываю обо всем неприятном, будто все беды остались на земле. И болезнь тоже. И, безмерно счастливый, здоровый, лечу прямо к радости. А радость обитает высоко-высоко в небе. Слетает временами к людям и тут же уносится назад в свою обитель. Добраться бы до ее жилья — разорил бы! И заставил бы ее переселиться на землю, жить среди простых смертных. Почему нельзя оставить где-нибудь свою болезнь? Как было бы здорово! Правда, одно такое место люди придумали — больницу с белыми палатами, просторными окнами, но ведь не любую болезнь оставишь там… Болезнь болезни рознь…
Удивительное вытворяет со мной моя болезнь, когда вспомнит, навалится. Астрономическое время останавливается. Останавливаются Земля и планеты. Зато с бешеной скоростью начинают крутиться бесчисленные невидимые колесики, закрепленные в мозгу и теле. Завертится одно, и следом закрутятся все остальные, будто сцеплены друг с другом зубчиками. Это колесики души! Физическое бытие не удлиняется ни на миг, но душа разветвляется, разрастается, простирается вширь, то есть старится. Потому-то и уверяют, видимо, некоторые, что им все двести лет! По-моему, это вполне вероятно. Душа немыслимо разрослась и состарилась, а тело — нет. И так мучительны, обостренны мои чувства, ощущения, все, что я испытываю! Такого напряжения всех сил хватило бы состарить десяток людей!
