— Однажды вечером, — продолжал он, — перед моим домом упал мужчина. «Помогите», — попросил он прохожего. Прохожий протянул ему руку. На другой день, когда вспомогательный отряд подбирал замерзших, пришлось топором отрубить руку, чтобы разъединить их трупы! Будь она проклята, блокада! Будь она проклята, блокада! — с ненавистью прошептал профессор Петров и встал.
— Аминь!
«Будь она проклята, блокада!» — вот единственные слова, которыми пытался оправдать себя Петров.
Он вышел на балкон. В комнату ворвался морозный воздух. Ларин перестал танцевать.
— Петров, уйдите, пожалуйста, с балкона!
Петров вернулся в комнату.
— Вы не маленький и должны понимать, что еще нужны нам. — Ларин по-детски откровенно рассмеялся и обернулся ко мне, объясняя: — Петров доктор наук, физик. Методом парамагнитного резонанса исследует структуру минералов, и довольно успешно. — Он подошел к столу, налил водки и чокнулся со мной. — За здоровье Петрова! Он настоящий герой!
— Что с дедушкой?! — удивляется Светлана. — Так всегда скуп на похвалу, особенно сослуживцам…
— Все выпили за профессора? — вопрошает Ларин. Мы единодушно осушаем бокалы. Потом Ларин затягивает «Цицинателу».
В номере было холодно и тихо. Я забыл закрыть форточку перед уходом, и студеная ленинградская ночь выкрала все тепло. Я был пьян. Лег и сразу уснул… Потом на стенах моей комнаты выступили капли. Капли увеличивались, замерзали, обращаясь, в кристаллы разных форм. Ледяные кристаллы разрастались, наполняя комнату холодом и сковывая меня. Я коченел. Не хватало воздуха, теснило дыханье, меня трясло, но помощи ждать было неоткуда. Показался маленький ребенок. Малыш тянул руки, теплом своего тела растапливал лед, бежал ко мне по льду и, подбежав, заколотил кулаками по моей груди: «Помоги моей маме, помоги мамочке!»
Я проснулся от ужаса. Сердце колотилось, я задыхался. В комнате было тепло и тихо.
Неужели и я совершу что-нибудь такое, что заставит меня навсегда возненавидеть себя?! Я отчетливо слышу крик, стоящий в ушах Петрова: «Помогите моей маме! Помогите мамочке!» От этого крика нет избавления.
Его нельзя забыть.
Можно лишь возненавидеть страх, люто возненавидеть страх, внезапно сковавший тебя и подавивший все человеческое. Но эта же самая ненависть обернется в конце концов ненавистью и отвращением к самому себе. Обратится в кошмар и будет терзать до конца дней, отравляя любую радость.
Неужели и я способен совершить что-нибудь такое, за что навсегда возненавижу себя?! Наверное, нет. Разумеется, нет! Глупо даже думать об этом.
