– Женщины успокаивают?
– Не женщины. Дети. Когда масы растут, они постоянно нянчат братьев и сестёр. Даже грудью кормят, если мать не может. После того как они уходят из семьи, им не хватает контакта с детьми. Здесь они всё это получают.
– А что получают дети?
– Практически идеальных отцов. Мас никогда не скажет ребенку: «Отстань! У меня нет времени». Для них честь, что мы доверяем им нянчиться с нашими детьми.
– А это… не опасно?
– Не более, чем с человеческими мужчинами. Скорее, даже менее.
– Нет, я не о том. Смотри, ты говоришь, что у их самцов повысилась продолжительность жизни, они не так агрессивны теперь, не проводят десять лет в стычках. Это может изменить всё их общество, а ты не знаешь, как именно. Что, если они вообще перестанут сражаться за самок, перестанут размножаться и вымрут?
– Но они не самцы и самки. Они – разумные существа. А разумные существа могут меняться, не вымирая. Прогресс не остановить. И если он не может идти прямо, то идёт куда-то вбок или назад, чтобы вернуться на магистральное направление через некоторое время. То есть если мы будет препятствовать прогрессу, мы только потеряем время. Всё, что мы можем, – постараться минимизировать потери.
– У человечества с минимизацией пока не очень-то получается…
– Нам не с кем сравнивать. Масы – очень молодая цивилизация.
Потом, когда Рея начала откровенно клевать носом, Лив отвела её в спальню, где стояла одна, но очень широкая кровать, застеленная шкурами с острым звериным запахом.
– Поместимся? – спросила она. – Или я могу на диване в гостиной лечь.
– Ну что ты, – Рее меньше всего хотелось выселять хозяйку из её кровати. – Конечно, поместимся.
– Ну тогда ложись, ванная и туалет – вон там, за дверью. Я приду позже. Надеюсь, к утру у нас уже будут новости
– А сейчас, – сказала Лив, – я покажу тебе наш театр. Это очень интересно. Мы взяли его у японцев, тебе понравится.
Они вошли в большое полутёмное помещение, где неподвижно сидели колонисты в разноцветных японских кимоно и повязках на рукавах, как у Мурасаки. Облачко летучих ароматов парило в воздухе, Рея различала их. Кипарис – волнение, сосна – печаль, пачули – нежность. В свете фонарей вспыхивали шелка чистых оттенков: алые, синие, ярко-зелёные. Тех же тонов были ленты, лежащие поперек сцены.
– Как много актёров! – воскликнула Рея. – Это пьеса про любовь толп народа к вождю?
– Это пьеса просто про любовь, – ответила Лив. – Она называется «Муж, жена и друг». А сцена организована так, чтобы показать, что в каждом действии пьесы уже содержатся все последующие, как семечки в плоде. А в каждом семечке – снова семечко.
