Они шли медленно, а говорили быстро маленькими пронзительными голосами. Ниспадающее белое прерывалось на груди и колене; черные изношенные мыски морщили белые подшитые края.
Люди расступались перед ними.
— Доброе утро, сестры.
Сестры кивали и улыбались, возможно потому, что время было послеполуденное. Они шли прямо, скользя и скользя.
Он попытался втиснуть ритм их ходьбы в свою музыку. Бросил взгляд вокруг, поспешил дальше, растягивая звуки все сильнее и сильнее; торопился, перешел, наконец, на бег, и каждая нота длилась полквартала.
На бегу свернул за следующий угол.
И весь его воздух с шипение вышел сквозь стиснутые зубы.
Ладонь мужчины поднялась к верху, а кончики пальцев остались на мостовой, выписывая на ней влажные линии, а потом он перевернулся, демонстрируя большую часть раны. Стоящий покачивался и потел. Когда женщина на другом углу принялась кричать «Божежмой! Божежмой, помоги-и-ите!», стоящий человек побежал.
Он смотрел как тот бежит, и вскрикнул, немножко, дважды.
Человек на земле что-то бормотал.
Некто бегущий оттолкнул его, и он отступил назад, с другим звуком; затем он тоже побежал, и то, что начиналось музыкой, теперь стало воем. Он бежал до тех пор, пока не пришлось перейти на шаг. Он шел до тех пор, пока не пришлось прекратить петь. Тогда он побежал снова: ободранным горлом он снова завыл.
Один раз он пробежал мимо кучки небритых мужчин; один из них показал на него, но другой вложил бутылку в руку, шелушащуюся лиловым.
Он бежал.
Он кричал.
Он срезал угол через лес. Бежал еще.
Он бежал по широкой улице, укрытой тесьмой вечера. Фонари включились словно ожерелья-близнецы, внезапно развернутые кем-то вдоль проспекта, транспортного потока и тормозных огней в середине. Он закричал пронзительно. И бросился с улицы прочь, потому что люди смотрели.
Это улица была более знакомой. Шум саднил у него в горле. Пронзительные огни в глаза; живые изгороди запятнаны темнотой. И теперь он ревел...
— Да господи боже!..
Он влетел в ее объятия с разбегу! Мать, и он попытался обнять ее, но она отстраняла его.
— Где ты был? Что с тобой такое, если ты кричишь на улице вот так?
Рот его сомкнулся. Звук, предназначенный оглушить, воздвигнулся между зубами.
— Мы тебя чуть ли не пол дня ищем!
Ничего не вырвалось. Он часто дышал. Он взяла его за руку и повела.
— Твой отец... — который как раз заворачивал за угол... — приезжает домой впервые за две недели, и ты решаешь сбежать!
— Вот он где! Где ты нашла его! — и отец рассмеялся, и это было хоть каким-то звуком. Но чужим.
