— Полегче, полегче, Хэйтем, — сказал Реджинальд. В его взгляде и в голосе появилась сталь. — Эдвард мой друг.
— Ну, а мне он никогда не нравился, — сказал я с оттенком ребяческого нахальства.
— Тьфу ты! — Реджинальд взорвался. — Ты рассуждаешь, как мальчишка, потому что Эдвард не проявлял к тебе почитания, к которому ты так привык — а все оттого, надо тебе заметить, что он делал все возможное, чтобы привлечь убийц твоего отца к правосудию. Позволю также напомнить тебе, Хэйтем, что Эдвард исправно служит Ордену, он добрый и верный служака и всегда им был.
Я повернулся к нему, и на языке у меня вертелось: «Разве мой отец не был ассасином?», но я удержался и не сказал этого. Какое-то. чувство или инстинкт, трудно сказать, что именно, но они заставили меня утаить мою осведомленность.
Реджинальд заметил это — заметил, как нагромоздились слова у меня за зубами, и наверное, заметил ложь в моем взгляде.
— Этот убийца, — настаивал он, — что он еще сказал? Что ты из него еще выудил, прежде чем он умер?
— То же, что и ты выудил из Дигвида, — ответил я.
В другом конце хижины была печка, а рядом разделочная доска, где я увидел начатую сайку хлеба. Я сунул ее в карман.
— Что ты делаешь?
— Запасаюсь в дорогу, Реджинальд.
Там еще была миска с яблоками. Они годились для моей лошади.
— Черствый хлеб? Горстка яблок? Этого не хватит, Хэйтем. Надо хотя бы съездить за продуктами в город.
— Некогда, Реджинальд, — сказал я. — И потом, погоня будет недолгой. У него лишь небольшая фора, и к тому же он не знает, что за ним гонятся. Если повезет, я схвачу его раньше, чем мне пригодятся припасы.
— Мы можем найти пищу в дороге. Я могу помочь.
Но я остановил его. Сказал, что поеду один, и прежде чем он успел возразить, я вскочил на коня и погнал его в направлении, в котором ускакал человек с волчьими ушами, в расчете настигнуть его как можно раньше.
Расчет не оправдался. Я гнал вовсю, но в конце концов стемнело, продолжать путь стало опасно, я мог покалечить лошадь, а она и без того выбилась из сил. Поэтому неохотно, но все же я остановился и дал ей несколько часов отдыха.
И вот теперь я сижу здесь, пишу и размышляю: почему после стольких лет, в продолжение которых Реджинальд был мне и отцом, и руководителем, и наставником, и советчиком — почему я решил отправиться в погоню один? И почему я скрыл от него то, что узнал об отце?
Изменился я? Или изменился он? Или изменилась связь, возникшая между нами когда-то?
