Теперь это действие вызвало у нее некоторое смущение: раньше Лючия заботилась о больном, не обдумывая своих движений, потому что так было надо, потому что раненый был беспомощный, испытывал боль и страдания, и, безусловно, за ним нужен был уход.
Теперь, прийдя в сознание, больной превратился в мужчину. В мужчину, чей портрет странным образом давно завладел ее чувствами и заставлял сильнее биться ее сердце.
Дон Карлос закончил пить и блаженно закрыл глаза.
— Благодарю вас, — прошептал он, когда Лючия так же осторожно опустила его голову обратно на подушку.
Дон Карлос какое-то время лежал не шевелясь, и Лючия поняла, что он снова заснул. Она поставила на место кружку и аккуратно поправила голову де Оланеты. Тут она увидела, что Педро уже не спит.
— Когда сеньор проснется, обязательно накорми его супом, — прошептала ему Лючия. Она знала, что Жозефина каждый вечер подогревает суп в небольшом горшочке, чтобы Педро мог накормить дона Карлоса даже ночью, если понадобится.
Индеец согласно кивнул, Лючия, поднялась с колен и, еще раз взглянув на спящего дона Карлоса, вышла в ночную тьму.
На следующий день к ним в дом пришли несколько молодых леди выпить по чашечке кофе и поболтать с Кэтрин, которая вернулась лишь под утро, но, поскольку та еще не проснулась, они сидели во дворе, не зная, что делать дальше.
Конечно, разговор они вели о Боливаре и Мануэлле Саенз. Наутро уже весь город сплетничал о том, что на празднике они не отходили друг от друга ни на минуту и что наверняка остаток ночи Мануэлла провела в объятиях генерала.
Во время ужина они сидели рядом, затем вернулись в бальный зал, долго танцевали и одновременно покинули дом Ларреа. Скрыть это в таком городе, как Кито, было невозможно, здесь каждый все знал про всех, тем более и генерал, и Саенз были теми фигурами, которые находились на виду. Лючия не сомневалась, что, как только Боливар и Мануэлла вместе появились в президентском дворце, все слуги, от горничной до последнего поваренка, тут же бросились обсуждать эту новость на всех перекрестках.
Гостьи Кэтрин, сидя во дворе, дружно поносили Саенз, явно завидуя ей.
— Она всегда была бесстыжей девкой! Помните, как в семнадцать лет она сбежала с этим ловеласом?
— Подумать только, даже монастырь не смог ее исправить!
— Говорят, что даже после того, как она вышла замуж, ее продолжал навещать прежний любовник. Он специально перебрался в Лиму, чтобы быть поближе, и приходил к ней, когда Торн находился в разъездах.
