Среди корреспондентов Фонвизина значится не только интересующийся последними новостями генерал, но и многочисленные русские дипломаты, его приятели, а часто — и бывшие соученики. Среди них и секретарь посольства в Варшаве Яков Иванович Булгаков, и сотрудник того же посольства, со временем посланник в Голландии и временный посол в Париже Аркадий Иванович Марков, и посланник в Мадриде Степан Степанович Зиновьев, и уполномоченный на Бухарестском конгрессе, бывший турецкий узник Алексей Михайлович Обресков. Список корреспондентов Фонвизина, представленный Вяземским, выглядит еще внушительнее и включает родственницу братьев Паниных Екатерину Романовну Дашкову, послов в Варшаве Каспара Сальдерна («скаредному бесстыдству» которого Фонвизин не устает удивляться) и его преемника Отто Магнуса Штакельберга; посла в Лондоне, в сопровождении которого Фонвизин в 1763 году выполнял свое первое дипломатическое поручение, Алексея Семеновича Мусина-Пушкина; полномочного посланника в Константинополе и начальника Булгакова генерал-фельдмаршала Николая Васильевича Репнина; посла в Стокгольме Ивана Андреевича Остермана, посланника в Константинополе Александра Стахиевича Стахиева, генерала Александра Ильича Бибикова и т. д. С Фонвизиным всех их связывают деловые, а иногда и дружеские отношения, нередко они нуждаются в помощи и совете влиятельного и информированного панинского секретаря и сами готовы оказать услугу значительному лицу Денису Ивановичу Фонвизину. В начале 1770-х годов он активно хлопочет за друзей и родственников: устраивает дела братьев, помогает оробевшему Аргамакову и дельному Обрескову найти место или продвинуться по службе, защищает Маркова, невинно пострадавшего от своего шефа Сальдерна, и просит за «беднейших из смертных».
Кажется, оказавшись в серьезных обстоятельствах, Фонвизин и сам становится очень серьезным; «шутки в сторону», — пишет он своему приятелю Булгакову, — их общий друг Марков арестован, Булгаков нездоров и «видно, что житье ваше худенько» — до смеха ли сейчас? Но серьезность для Фонвизина (если, конечно, он не обращается к Петру Панину) невыносима: как выясняется, узнав о совершившемся в отношении Маркова преступлении, он пришел в такой ужас, что волосы на его голове должны были бы встать дыбом. Но не встали, поскольку Фонвизин носит парик, и встать не могли, поскольку волосы он уже потерял года за два до происшествия — из-за чего, собственно, парик и носит. Шутит он, и рассказывая о делах внешнеполитических, и шутит совсем не весело. В письме в Бухарест Обрескову Фонвизин говорит о тщетных попытках помирить прусского короля с городом Гданьском (в немецком варианте — Данцигом). Миссия поручена графу Головкину, который «плохой негоциатор» и с задачей не справляется. Жалко, говорит Фонвизин, смотреть на Гданьск, но жалко смотреть и на незадачливого Головкина. Шутит он и тогда, когда во время турецкой войны Павел Иванович Фонвизин отправляется в Морею и, стало быть, подвергается смертельной опасности. Однако все эти шутки не так уж и неуместны: ведь дела Маркова поправятся, Гданьск далеко, и его судьба напрямую с жизнью Фонвизина не связана, а «брат в огне не будет» — отчего же не пошутить? Другое дело — страдания разбившегося при неизвестных нам обстоятельствах брата Павла или ожидаемая опала и падение окруженного недоброжелателями покровителя — Никиты Ивановича Панина. Когда дело касается самого Фонвизина или близких ему людей, о шутках он даже не помышляет.
