Как бы ни слаб и ни неточен был перевод, как бы ни потешался граф Хвостов над ошибкой Фонвизина, перепутавшего слова «sabre» (меч) и «sable» (песок), как бы критически ни оценивал эту работу сам Фонвизин, нельзя забывать, что перевод «Альзиры» появился лишь через два года после того как юный автор занялся французским. Как ученическая работа, русская «Альзира» выглядит в высшей степени сносно, но лишь как ученическая: в отличие от дважды переиздававшегося перевода басен Хольберга, увидеть перевод трагедии Вольтера напечатанным Фонвизин не желал никогда.
Надо полагать, что к творчеству Вольтера Фонвизин обратился не случайно: в 50–80-х годах XVIII столетия Вольтер был одним из самых популярных и постоянно переводившихся в России авторов. В академическом журнале «Ежемесячные сочинения» выходили его философские повести, «Поэму на разрушение Лиссабона» перевел друг и критик Фонвизина И. Ф. Богданович, перевод «Почерпнутых мыслей из Экклезиаста» был выполнен М. М. Херасковым, трехтомное «Собрание сочинений» Вольтера в 1785–1789 годах издал состоятельный литератор и преданный поклонник его таланта И. Г. Рахманинов, на протяжении многих лет в переписке с фернейским мудрецом состояла императрица Екатерина II. Работа Фонвизина дополняет длинный перечень русских переводов Вольтера, а провозглашаемые героями «Альзиры» принципы гуманизма и терпимости для России 60-х годов XVIII века были актуальными и востребованными.
В начале 1763 года счастье Фонвизина было полным: он делает успешную карьеру, находит время для литературных переводов и при этом живет в Москве, среди близких людей. По случаю коронационных торжеств с осени 1762 года двор находится в старой столице, и Фонвизину нет нужды расставаться с родными. Однако летом 1763 года идиллия заканчивается, первые лица государства возвращаются в Санкт-Петербург, и молодой переводчик Коллегии иностранных дел вынужден отправиться следом за своими новыми начальниками.
Естественно, перемены в судьбе юного офицера были ожидаемыми, но от этого не менее печальными. Как знать, будь для Фонвизина столичная жизнь «интересной», а значит — доставляющей удовольствие, разлука с домашними не ощущалась бы столь остро, а одиночество не было бы столь тягостным. Ведь для юноши с «чувствительным сердцем» каждое новое знакомство должно становиться «основанием» «или дружбы, или любви» («…ou de lʼamitie ou de lʼamour», — как выражается пылкий Фонвизин в одном из первых своих писем, отправленных домой из столицы), а в Петербурге это едва ли возможно. Грустного мечтателя окружают либо «солдаты» из кадетского корпуса, либо «педанты» из Академии наук, и тех и других Фонвизин сторонится, скучает и всем сердцем тянется к своему единственному другу — старшей сестре Феодосии.
