— Водой-то смочи! Прямо, Моть, как в первый раз мажешь…
Соседка пришла. Рядом с Васянькой села и говорит:
— Хорошо со свояком на пару мазать-то…
— Плохо ли! — довольно крякнул Васянька. — Он хоть большую должность занимает, а мужик очень уважительный…
— Это сразу видать! А чего это ты хромаешь? — очень кстати поинтересовалась соседка.
— На ржавый гвоздь наступил…
«Всем хитрецам хитрец…» — подумал Пантюшкин.
— А от чего у тебя банька треснула? Ты ж к соседу мыться ходишь…
— Дак у меня на трубе синичка гнездо свила. Как же баню топить? Синичкиных деток жаром уморить можно…
— Знамо дело — птица… — согласилась соседка. — А у меня вон третий год поперек двора бревно лежит — распилить некому. Квартиранта просила, он говорит — надо двуручной пилой…
— А чего тебе квартирант? — сказал Васянька. — Мы с Мотей на пару тебе его распилим.
Матвей Фомич со злости так глину влепил, что брызги полетели на Васяньку с соседкой. Но они ничего не сказали на это. Утерлись рукавами и все.
— А я только поглядела на свояка-то и сразу поняла, что он уважительный… Хорошего человека сразу видать… А ты ногу-то покажи, большая ли рана?
Пантюшкин глаза скосил и увидел, как Васянька носок стащил и ногу поднял кверху. На подошве было небольшое красное пятно.
— Вы бревно-то пилить придете, так я в огороде свежего лопуха сорву, мы к ноге привяжем…
Выходит, не ушибал Васянька ногу гирей от часов…
Уж не чаял Матвей Фомич домой попасть. День показался длинным, как жизнь. Вечер синел над деревней, и коров прогнали, когда Пантюшкин на велосипед сел.
— Спасибо… — трогательно сказал Васянька. — Вся деревня теперь видала, как меня родня почитает…
— Дяденька Васянька, ты двадцатого ночью матрас по улице нес?
— Нес-нес да обратно принес… Пожарник в вахтерской на матрасе спать не велит. Давай я тебе его на крыльце постелю — ночуешь…
— А ты Клаву Желтоножкину знаешь?
— А как же? У нее старик глухой. Она в девках по мне сохла. Я парень видный был — гармонист! До сих пор простить не может, что я ее замуж не взял… Как встретимся, так косится…
Встало солнце из-за речки Гусихи и заглянуло во все окошки. Кто еще не проснулся, тот заворочался в постели.
Открыл глаза и Матвей Пантюшкин. Потянулся и застонал. Все его косточки болели. Будто был он вчера не в гостях у дальнего родственника Васяньки, а били его палками семь здоровенных мужиков.
— Говорила — воротись… — ворчала Клариса. — Шла тебе навстречу почтальонкина девчонка с пустыми ведрами. Ясно, что пути не будет…
