— С пла-плаванием.
— Вода же теплая.
— Н-ну да. Н-но у меня слабое сердце.
Я действовал решительно.
— Немедленно в тень! Глупышка — разве так можно: со слабым сердцем — и столько плавать?! Идите-ка лучше переоденьтесь. Хорошенько разотритесь полотенцем, а я — я принесу вам горячего чаю.
— Н-не нужно! — И ее зубки простучали соло на кастаньетах.
— Быстрее! — Я взял ее под руку, помогая подняться. Серебряная послушно встала, теперь она была покорной, как овечка. Я с иронией отметил, что во мне просыпается защитник слабого пола — совсем как в тех бездарных фильмах, где все начинается с бега по лугам. Ну и?.. — произнес кто-то внутри меня. И я ответил ему: я люблю барышню Серебряную. А когда кого-нибудь любишь, то хочешь для него что-нибудь сделать. Хемингуэй. Я, например, хотел принести Серебряной горячего чаю, усадить ее на скамейку под каштанами и поступить к ней на службу — сотрудником в отдел любви с высоким должностным окладом. Быстро же, однако, я теряю голову, барышня Серебряная. Что называется, попали в яблочко, моя прекрасная лучница!
Я провел ее по узенькому проходу между кабинами для переодевания к кабинке номер семь и там клятвенно пообещал — хотя она и не требовала никаких клятв, — что доставлю чай на скамейку напротив. Она закрыла за собой дверцу, я заметил дырочку от выпавшего сучка и едва не поддался искушению. Вокруг не было ни души, а дырка находилась как раз на уровне глаз. Нет! Похоже, барышня Серебряная, вскоре у нас с вами все и так пойдет без сучка без задоринки. Я люблю вас, Серебряная! Развернувшись, я стремительно зашагал к ресторану.
Чай обошелся мне в двадцать пять крон и в десять минут переговоров, потому что официант решительно протестовал против моего намерения унести чашку и чайник за пределы ресторана. Я без малейших колебаний отдал ему деньги. Черт с ним, с этим четвертным! Скоро я буду платить за барышню Серебряную в «Алькроне».
Однако когда я торжественно доставил дымящийся чайник на скамейку, меня опять встретили антрацитовые чертенята. Серебряная уже не дрожала, словно искупавшаяся собака, а восседала на скамейке в белом платье с широкими розовыми полосами (ни дать ни взять орхидея!), закинув ногу на ногу — а ноги загорелые и в розовых босоножках.
— Да вы просто рыцарь! — иронически воскликнула она. — Но у меня уже все прошло!
Я стоял с дымящимся чайником в руках, освещенный жаркими лучами клонящегося к закату солнца, и чувствовал, что выгляжу все более смешным.
