Оуни Мадден — англичанин — его уважали за исключительную смелость. Он не колеблясь шел на риск, был трижды ранен, на одной только голове у него насчитывалось восемь шрамов от ударов ножом.
Из всех четырех неаполитанцем был только Моретти. То, что эти парни, такие разные, работают в одной упряжке, заставило Сальваторе призадуматься. Он и раньше не очень-то уважал своих сицилийцев за косность и шаблонность мышления. Для него национальность, религия и язык общения с тем или иным парнем значения не имели. В его глазах всякий человек оставался человеком, пока вызывал уважение к себе. Безразлично, был ли он евреем или сицилийцем.
Тот самый злополучный револьвер 38-го калибра, из которого пустили кровь двум сицилийцам, выглядывал из-под распахнутого пиджака Франческо Кастильи. Сальваторе стало ясно, кто стрелял. Франческо сразу же заявил, что сожалеет о своем поступке. По его словам, первыми в драку полезли сицилийцы. Их было больше, и поэтому Франческо, чтобы сохранить свою жизнь, открыл огонь.
— Но я, — добавил главарь неаполитанцев, — стрелял так, чтобы ранить, а не убить.
Невысокий, широколобый, коротко подстриженный, он говорил тихо, похрипывая, и был настроен вполне мирно.
— Мы можем проворачивать свои дела, не мешая друг другу, — произнес Сальваторе.
Кастилья охотно согласился.
— Я из Козенцы, что в Калабрии, — доверительно сообщил он и представил сицилийцу своих друзей.
— Как же ты управляешь неаполитанцами, если сам калабриец? — полюбопытствовал Сальваторе. Кастилья широко улыбнулся:
— Дружище, какая разница, ведь главное в человеке не национальность, а то, что есть у него в башке.
С этими словами Франческо выразительно постучал по своей макушке.
Главари конкурирующих банд быстро нашли общий язык. Они уже подумывали обтяпать кое-какие совместные дела, но беда нагрянула с той стороны, откуда ее не ждали.
Полиция неоднократно приходила в дом Антонио Луканиа с предупреждением, что его сын Сальваторе смывается с уроков и ведет довольно подозрительный, с точки зрения закона, образ жизни. Отец уже не решался драть сына ремнем, как делал это раньше, и только просил: «Одумайся, пока не поздно». Но школа совершенно не входила в планы Сальваторе.
По распоряжению окружного инспектора подготовительных классов 14-летний Сальваторе Луканиа был помещен в одно из бруклинских учреждений по перевоспитанию трудных подростков. К тому времени он часто фигурировал в полицейских сводках. Комиссар Бреннан вынес приговор: два года исправительной «трудотерапии». Массивные железные ворота захлопнулись за спиной Сальваторе. Так закончилось его детство.
