— Ага, — ответил я, — только об этом и думал, щас. После приема местных и понаехавших лордов нам стоит собраться в небольшом, но уютном зальце. Чтобы все крупные влезли, а мелким военачальникам перескажут те, что покрупнее.
— Правильно, — одобрил он, — неча снисходить ко всяким. Вы давно уже не, так что еще бы зачем!
Я поморщился.
— Просто нет материала для обсуждения. Сообщу только самым-самым, а остальное в штатном порядке… Подайте вот те штаны! Да не эти, слишком много золота, а я сегодня буду играть демократа и отца солдатам.
— А правителя?
— Правителя тоже, — ответил я, — но как бы своего, народного, родного. А король — это король, не совсем как бы. Народу же ближе диктатор с какой-нибудь Корсики или других островов… И сапоги тоже. Да не эти… кто приволок сюда столько? Я что, сороконожка?
Он сказал со знанием дела:
— Явно женщины постарались. Только они не могут понять, как можно обходиться одной парой обуви.
— Гнать, — распорядился я безапелляционно. — Никаких женщин!.. Не раньше, чем сам изволю.
— А когда изволите?
— Когда возжелаю, — ответил я надменно. — Но и тогда смирю, ибо это не мои желания, а Змея, что во мне живет и довольно хрюкает, нравится ему, видите ли!.. Что за сапоги, кто так шьет, кто так шьет…
Он подал мне перевязь с мечом, на крупный рубин в рукояти поглядывает часто, но не спрашивает, а то вдруг отвечу правду, а в некоторых случаях ее лучше не знать, чтобы оставаться чистеньким, а на Страшном суде невинно хлопать глазками: как, правда? Я ничего об этом не знал, не слышал и не догадывался, не был, не участвовал, не обвинялся, не привлекался…
— Готовы? — спросил он.
— Нет, — отрезал я. — Сперва пожру. Это то же самое, что и поем. А во дворце это звучит как «покушаем». Будьте ближе к народу, граф!.. И тогда ваше имение спалят последним.
Он послушно сел на указанное место, смотрит подчеркнуто смиренно, но какую-то пакость уже замыслил, по лицу вижу, а уж по глазам так и вовсе. Макиавелли всю жизнь ломал голову над вопросом: что лучше, чтобы государя любили или чтобы боялись, но так и не пришел к решению. Ну, раз такой светлый ум ни до чего не додумался, то я даже и пытаться не буду.
— Граф, — сказал я, — откушайте.
— А вы будете жрать?
— Мне можно, — отрубил я. — Мне с народом через часок общаться! А вы должны быть примером галантерейности и вообще лицом оккупантов в глазах недружественной и не совсем определившейся во взглядах местной общественности. Дружественным лицом!
