Она разнесла по всему округу и молву о том, что в их селе никогда еще не было столь верующего, целомудренного и благочестивого кюре. Понятно, что после этого многим людям захотелось прийти и посмотреть на хваленого священника. А когда люди идут в церковь, то они обычно несут с собой не только деньги на свечи, но и домашнее угощение. В доме Франсуа появились свежие сливки, домашние колбаски и яйца. Несли много чего, не считая сдобных булок и пирогов. Предприимчивая служанка ликовала, ведь всех подношений священнику не съесть, а это означало, что и у нее в доме тоже будет стол не пустой. Чтобы поток прихожан не иссяк, Гертруда выворачивалась наизнанку, она буквально ко всем прихожанам находила особый подход. Богатые дамы розовели от удовольствия, когда Гертруда шептала им на ушко, что именно на нее молодой священник чаще других поднимал свои красивые глаза. Хитрая служанка это говорила абсолютно всем дамам, и, поскольку это происходило наедине, каждой доставалась своя щедрая доля похвалы.
– Вы так красивы в своей молитве, что наш священник не мог оторвать от вас глаз! – говорила она.
И таких уловок в запасе Гертруды было много. В общем, людей в церкви было в избытке. Со временем от богатых семей посыпались щедрые пожертвования на восстановление храма, и церковь действительно преобразилась. Обновили двери и витражи, появились дорогие подсвечники с позолотой, у здания церкви высадили множество цветов, а дорожки, ведущие к храму, посыпали мраморной крошкой.
Однажды Франсуа вызвали к больной, чтобы он мог ее причастить. Когда его ввели в комнату, где она лежала, то он просто онемел от невиданной ее красоты. Черные как смоль кудри венчали белоснежное лицо. Изгиб бровей и длинные густые ресницы соперничали с красотой ее алых губ. Видя все это, Франсуа невольно подумал: «Как же она выглядит в здравии, когда так хороша, будучи больной?» Сев возле девушки, он предложил ей исповедаться и причаститься, и она согласно кивнула головой.
– Дитя мое, чем вы грешны? – спросил он ее, но та в ответ лишь слабо улыбнулась, видимо, ей действительно было трудно говорить. Спустя немного времени она наконец рассказала о каких-то незначительных детских грехах, а затем, помолчав, вдруг стала говорить. Говорила она медленно, сберегая силы, и от звука ее голоса у Франсуа все сжималось в груди:
– Я знаю, что завтра умру, и это абсолютно точно. Но я этого не боюсь. Мне просто жалко мать и еще того, что я уже никогда больше не увижу солнышка и своего цветника. Я сама вырастила очень много роз, и таких роз нет ни у кого во всей округе. На цветы я могла смотреть целыми часами, и это мне никогда не надоедало. Еще мне очень хочется знать, есть ли
