Я подошла к ней. Саша вглядывался в её лицо.
— Она выздоровеет, — тихо сказал он.
— Ты прыгаешь? — вдруг спросила я, давно подготовив этот вопрос.
Он усмехнулся:
— Нет, я работаю на заводе. «Фарфоровая девочка» посмотрела на нас. Детское желание бегства томило её.
Теперь я часто заходила в дом дяди. Старики мужественно предложили Саше развестись, оставить «бедную девочку», но он отказался. Часами просиживал он рядом с женой, и они говорили о чем-то шёпотом. Её равнодушное лицо иногда морщила гримаска любопытства.
Саша менялся. Он стал задумчив и тих — мир подсознания, зыбкие тени и обманчивые видения захватили всё его существо. Медицинские книги твёрдой стопкой лежали на столе, он читал их ночами, когда бедная жена его спала.
— Всё сложно, — сказал он мне как-то с отчаянием. — Каждое чувство, каждое слово.
Он старался постичь хрупкие истины, он стал мне братом. Напряжение жизни было в предметах, оно сосредотачивалось в форме, чувства состояли из множества оттенков, звук и цвет тяготели над ними. Наше самолюбие растворялось в желании милосердия.
— Надо всё принимать таким, как есть, — сказал мне вдруг Саша. Я увидела в его лице смирение и испугалась. Неужели мы с «фарфоровой девочкой» погубили его?
— Уходи, — сказала я Саше, думая о его спасении. — Женись на здоровой девушке. Ради всех, ради неё.
— Уходи, — неожиданно сказала сестра и засмеялась. — Что же ты?
Саша махнул рукой и вышел из комнаты. Через три дня я снова пришла в дом дяди. Старики за столом пили чай, виновато глядя друг на друга. Это было постоянное выражение их лиц.
В комнате сестры был полумрак, ребёнок уже спал, а сестра сидела в своём кресле и водила рукой по воздуху. Рядом с ней сидел Саша. Увидев меня, он резко встал.
— Я никогда не уйду отсюда, — сказал он решительно и со злостью.
Отчуждение старило его лицо.
Я покраснела и робко подошла к нему. Мне было стыдно. В моей сумке лежал журнал, где было стихотворение Уильяма Йейтса, английского поэта и священника. В конце жизни он писал:
— Кто ненавидит Бога — ближе к Богу.
Я знала, что Миша боится приходить в наш дом. Обычно он останавливался на пороге, смешно морщил лицо и кричал в темноту коридора: «Таня, пойдём гулять?»
У него было смуглое маленькое лицо, зелёная клетчатая рубашка топорщилась.
Наш двор был заселён по признаку родства. Три небольших дома соединяли пять семей близких и дальних родственников. Отец Миши был племянником бабушки. Все вечера он сидел у ворот на табуретке, длинная улица с арыками и резкой речью — обычная улица в старом Ташкенте — медленно качалась вокруг него. У него было сонное гордое лицо. Взрослые говорили, что он лентяй.
