Ему сказали, что его ждёт отличное назначение после училища, он один будет удостоен чести не тихо стареть в пустыне, на умирающем далёком аэродроме, куда поедет весь выпускной курс авиамехаников; им не говорили, что все просто сбежали с этого аэродрома, вместе с семьями и жалким добром, накрыв детей от пыли шалями и коврами.
Он не знал, почему выбрали именно его, — он не отличался особенными способностями, никогда не испытывал себя, как другие курсанты, то оставаясь ночевать на городском кладбище, то рискуя на лётном поле: начиная бег одновременно с движением самолёта, рядом с колёсами, сколько сил хватит и кто первый выдохнется. Со стороны это казалось даже смешно — маленькие фигурки рядом с движущейся машиной.
Непонимание вызвало тоску, но он всё-таки поблагодарил и поехал, дорога тянулась вдоль заката, в тяжёлое солнце со всего города собирались лучи, волочась по мостовым, стенам домов, приплюскивая их, и солнце набухало, уходя.
Он не знал, что благодаря постоянному послушанию — лучшей черте своего характера, как говорили его учителя и воспитатели, — в нем теперь было нечто точное, запрограммированное людьми, и в этой своей точности грубое и привлекательное, как жизнь животного. В общем-то, его и выбрали поэтому.
Через двадцать семь часов он уже был на месте назначения. Ему понравилась комната в общежитии, очень чистая, с блестящими, полупрозрачными окнами.
В домике было тихо, он вышел и оказался на большой асфальтированной площадке, где стояло ещё несколько домиков, а дальше виднелся металлический забор.
Кроме нескольких домиков и длинного строения, напоминающего мастерские, на территории ничего не было. Он подумал, что это только подготовка к другой жизни, ради которой его привезли сюда.
Он поел в столовой с двумя мужчинами, которые молча кивнули ему и скоро ушли. На площадке к вечеру прогуливались группками мужчины в спортивных костюмах, но они не разговаривали между собой.
