— Вот они, — сказал я и вытянул вперёд палец, не поднимая руки. Машина остановилась, и я увидел своего отца, рядом с ним — незнакомую женщину. Мы медленно подошли к машине, смотрели на них с любопытством и чувством сопротивления. Отец, казалось, улыбнулся нам вежливо и равнодушно, но я заметил, что взгляд его тревожно скользнул по моему лицу.
Белокурая женщина рядом с ним, её тёмные глаза, толстый нос и расплывчатые большие губы. Она старается смотреть на нас со снисходительностью и умилением.
Я не хочу видеть отца рядом с чужой женщиной, чувствовать их близость — сосредоточен на пространстве между ними.
— Ну, варяги, что делать будем? — нарочито грубо спрашивает мой отец.
Мы молчим.
— Не робей, — говорит он как можно более дружелюбно, хотя я чувствую, что раздражение уже бьётся в нем.
Моё сознание перемещает женщину в другой мир, чужое пространство — я не хочу, чтобы она была с нами.
— Ну, что делать будем? — вдруг весело повторяет она слова отца. У неё уверенный голос; страх, тяжёлый и удушливый страх, что эта женщина дорога моему отцу, охватывает меня.
Праздничная толпа вывалилась из клуба, сохраняя в лицах и телах жизнь большого влажного зала, пропитанного музыкой.
— Валяйте в машину, — говорит с покровительственной интонацией отец.
Женщина, взглянув на моё — испуганное лицо, усмехается. Мы не двигаемся.
Раздражение, которое я заметил в отце, вдруг выливается криком:
— Ну, быстрее садитесь, я кому говорю, промокашки!
Отец гонит машину по городу, увеличивая скорость. Сумерки наполняют тёмным светом улицы, стекают по стенам домов. Клуб остался далеко позади, а отец время от времени ещё сыпет насмешками в мой адрес:
— Ехать не хотел, его покататься приглашают взрослые люди, тоже мне, важная персона, — говорит он женщине, сидящей рядом с ним.
Я смотрю на её белокурые волосы и вспоминаю слова мамы: «Отца опять нет дома, который вечер нет. Я стала ему не нужна». И много раз повторена эта уверенность в его лжи, равнодушии, готовности уйти — робко, как урок, который не знаешь, а только заучил первые фразы. «Он не может быть безжалостным к себе, поэтому он безжалостен к нам с тобой. Но я не могу говорить с ним об этом», — её голос просит у меня прощения.
Мы подъезжаем к маленькому кафе. Ярко освещённая реклама слабо отражает наши лица сквозь скользкие маслянистые блики. Рядом вход.
Женщина сидит возле отца, напротив меня. Я разглядываю её: она моложе моей матери, но кожа — нездорового серого цвета, её волосы окрашены в белый цвет и завиты, они рассыпаны по плечам. На ней бархатный пиджак со следами пепла на лацкане, и она кого-то без конца изображает, пока ест рыбу и пьёт вино.
