— Вотъ и приходитъ баба къ колдуньѣ, — разсказывалъ парень, — да и говорить ей: такъ и такъ, говорить, бабушка, достань ты мнѣ живой воды, потому вода эта самая… — Тутъ парень остановился.
— Чего ты? — спросили товарищи.
— Да покойникъ-то нашъ ожилъ никакъ…
— Ну-у?..
Всѣ обернулись.
— Ожилъ и есть — ишь ты! — сказалъ низенькій, плотный промышленникъ. — Здоровъ же ты, дядя, — а мы ужь думали, совсѣмъ помрешь…
Антонъ хотѣлъ было встать, но не могъ, — застоналъ только. На ногахъ у него будто гири были навѣшены, въ спинѣ боль, и одна рука обмотана пестрой, окровавленной тряпкой.
— Да какъ я, братцы, попалъ-то сюда? — спросилъ онъ.
— А такъ вотъ, — вытащили мы тебя.
— Вытащили? Откуда вытащили?
— Экъ у тебя память-то отшибло… А вотъ какъ дѣло-то было: возвращались мы даве съ охоты. Вдругъ слышимъ: кричитъ будто кто-то, человѣческимъ голосомъ кричитъ. Что за оказія? думаемъ. Неужто, впрямь, человѣкъ? Ужь не поблазнило-ли? Однако, подали голосъ — молчитъ. Поіщемъ, думаемъ, чѣмъ знать… Ладно, идемъ; туда посмотримъ, сюда — никого. Только, вдругъ, Ванюха, вотъ этотъ самый, и загляни въ пропасть. — Стой, говоритъ, ребята, чернѣетъ тамъ кто-то, — надо полагать — человѣкъ. Полно, ты! Смотримъ, — и впрямь человѣкъ; а это ты самый и былъ. Спасибо еще, камень тебя удержалъ одинъ, а то и косточекъ-то не собралъ бы…
Антонъ смутно припомнилъ, что точно какъ будто падалъ онъ откуда-то, боль чувствовалъ въ спинѣ, въ ногахъ, — а что дальше было — не помнилъ.
— Да какъ вы меня вытащили-то, братцы, изъ пропасти-то? — спросилъ онъ.
— А такъ вотъ и вытащили. Ванюха по веревкѣ спустился, поперекъ спины тебя обвязалъ… Ну, и выволокли. Поглядѣли — живъ еще, никакъ, дышитъ… Снесли на рукахъ въ избу, авось очнется, думаемъ. И впрямь очнулся… Ну, что, болитъ рука-то, а?
— Рука, братцы, сильно болитъ, да и самъ весь какъ разбитый будто, ломаетъ всего.
— Экъ вѣдь тебя угораздило!.. Ну, да ладно — поправишься, Богъ дастъ… Да какъ ты сюда, на Грумантъ-то[2] попалъ?
Антонъ разсказалъ все, что съ нимъ случилось съ самаго отъѣзда изъ Захаровки.
Промышленники слушали молча и только покачивали головами.
— А жаль Василія Семеныча, — замѣтилъ одинъ изъ нихъ, когда Антонъ кончилъ. — Всѣхъ жаль, — царство имъ небесное, — а ужь Василья Семеныча больше всѣхъ. Зналъ я его, хорошо зналъ, славный быль старичокъ…
— Да вы сами-то откуда будете, братцы? — спросилъ ихъ Антонъ.
— А мы кемскіе, другъ, — изъ самой Кеми то-есть.
— И давно здѣсь?
