Хоронили через три дня на старом кладбище — оказывается, оно вовсе не было заброшенным, по крайней мере западная его часть, та, что ближе к Снольди-Хольму.
Священник из местной кирхи — Йохансены были лютеранами — прочел молитву, подойдя ближе, положил руку на плечо Хансу. Тот стоял, опустив заплаканное лицо, маленький, несчастный, непонятно кому теперь нужный — ведь близких родственников у него не было, если не считать двоюродного дядьку по матери, но тот жил где-то в Канаде, да и был ли теперь жив — неизвестно. Еще была бабка... но тоже где-то далеко, и не Ханса бабка, а его матери, Юдит. Ханс ее так никогда и не видел. Тоже маловероятно, что жива.
— Мальчика надо временно определить в приют. — Пастор наклонился к доктору Арендту. Тот рассеянно кивнул. Ну конечно же, он сделает для юного Йохансена всё, что возможно.
С моря дул ветер, холодный, пронизывающий до самых костей, и похороны завершились быстро. Доктор Арендт сказал пару слов, его поддержали еще несколько человек — соседи, — покойные Йохансены вели уединенный образ жизни и не имели широкого круга друзей.
На обратном пути Ханс Йохансен тронул доктора за рукав пальто:
— Можно я пока останусь в нашем доме?
Доктор обернулся:
— Конечно, можно. Ведь это твой дом...
«Потом всё равно придется куда-то определять парня, — подумал он. — Ну, это потом. А пока... Пусть побудет у себя, хотя бы пару дней... Кто только кормить его будет? Ладно, скажу Ханне».
Дом — родной дом, прежде такой ласковый и добрый — встретил Ханса угрюмым молчанием. Он казался сумрачным, хотя Ханс и включил везде свет. Вот с этой лестницы, ведущей на второй этаж, обычно спускалась мать, когда он возвращался из школы, молодая, веселая, напевая что-то из «АББЫ». А тут, в углу, у шкафа, стояло кресло отца — оно и сейчас стоит, и даже бутылка пива рядом, на подоконнике, которую он вытащил из холодильника, перед тем как раздался тот страшный телефонный звонок...
Ханс не плакал ни на кладбище, ни тогда, когда узнал о трагедии. Словно бы сжался в комок под холодным ветром. А теперь дома, в одиночестве, этот комок растаял. Стало так плохо, как не было, наверное, до того никогда, — да ведь и не было! — едко защипало глаза, а в горле сделалось вдруг жестковато и горько...
Кто-то позвонил как раз в этот момент. Не дожидаясь ответа, вошли — дверь была оставлена нараспашку. Черные джинсы, черная, с заклепками, куртка-косуха, темная грива волос — Нильс. И с ним — девушка, видно его подружка-одногруппница. Зачем они пришли? Зачем — именно в этот момент...
