После смерти Поппи я продала ее любимый кабинетный рояль за десятую долю цены, чтобы избавиться от его звуков. Казалось, даже при закрытой крышке ветер проникал внутрь, терся о струны, и мелодии Поппи звучали, как призраки. Я сама играла с детства, сначала бренчала на старой «Ямахе» в школе, потом одна учительница предложила мне брать у нее уроки. Я считала важным учить Поппи, и игра на рояле ее радовала, но я и представить не могла, какую боль будет вызывать любая нота, взятая на рояле после смерти дочери. Какое чувство одиночества станет источать столь любимая мною музыка.
– Доктор Молокова!
Я обернулась и увидела в дверях невысокую полную женщину в облегающем платье цвета ржавчины. Ее глаза скрывали тонированные линзы очков, густые волосы цветом напоминали темный янтарь. На коричневых колготках спустилась петля, а рука, которую я пожала, была горячей, как выпрыгнувшая из тостера гренка. Женщина широко улыбнулась.
– Я Карен Холланд, добрый день! Давайте пройдем в мой класс?
Я кивнула и последовала за ней по коридору мимо мозаик Африки из папье-маше и тридцати автопортретов восьмилеток. Поискала лицо Алекса, но напрасно.
– Я кое-что нашла для вас в своем архиве, – сообщила мне Карен, когда мы вошли в классную комнату.
– Архиве?
Я огляделась. Стены в рисунках, графиках успеваемости, правилах правописания, документальный фильм о слонах проецировался на белую доску у дальней стены. Карен повела меня к столу, на котором заранее разложила для просмотра несколько больших детских рисунков.
– Чьи они? – спросила я. Уловить смысл в написанных крупными буквами, с ошибками, фразах и маленьких профилях, нарисованных потрескавшейся черной краской, не удавалось.
– Я рада, что сохранила их. – Карен сняла очки и потерла глаза.
Я увидела, что они у нее маленькие и ярко-синие. Она щурилась даже от мягкого света, идущего от окон. Я повернула голову, чтобы взглянуть на рисунки под другим углом.
– Это газетные заголовки?
Она вновь надела очки, вздохнув от облегчения, потому что свет перестал резать глаза.
– Их нарисовал Алекс в шесть лет. Мы представляли, какие заголовки могли отражать гибель «Титаника», и учились правильно использовать слова. Алекс отклонялся от темы, и мне всегда виделось в этом нечто существенное.
Я оглядела заголовки. «Чудовищное преступление», – кричал один. На другом рисунке Алекс изобразил младенца, похожего на запеленатого Иисуса, под надписью «Гори в аду». На третьем я прочитала: «Руэны человеческих жизней». Я подумала о Руэне, воображаемом друге Алекса, и в голове словно вспыхнула лампочка.
