Маркиз был неузнаваем. Вот уже два дня дон Аквиланте с изумлением наблюдал за ним и с еще большим изумлением слушал.
Члены клуба расположились полукругом в гостиной первого этажа, а за ними сгрудились любопытные из толпы, вытягивавшие шеи и поднимавшиеся на цыпочки, чтобы услышать маркиза или адвоката, которые сидели напротив, на диване у стены.
Некоторые, чтобы лучше слышать и видеть, даже забрались на цоколи четырех колонн из искусственного мрамора, поддерживавших своды гостиной.
Это возмутило маркиза.
— В чем дело? Что здесь — кукольный театр? Что им нужно? Мы же не на площади Оролоджо… Эй, официант!
И, увидев несчастного слугу, который тщетно пытался выставить посторонних, отчитал его:
— Дон Увалень! Придумали тоже: «Будьте добры, уважаемые!..» Вытолкайте их в шею, раз не умеют себя вести!
Тогда некоторые члены клуба поднялись и начали отталкивать людей, которые не хотели уходить и, сделав шаг-другой, останавливались, не желая мириться с тем, что они должны уйти, так и не удовлетворив своего любопытства.
Между тем маркиз начал свой рассказ. Послушать его теперь, так процесс прошел просто замечательно. Следователь поначалу шел вслепую, на ощупь, без всякого плана. Затем он нащупал путеводную нить, и тогда сразу же появились на свет ясные и очевидные доказательства.
— А королевский прокурор! Поток красноречия. Ревность? Неуправляемая сила? Тогда упраздним тюрьмы, и пусть убивают людей!.. Тут перед нами преднамеренное, давно задуманное убийство!.. Да, господа присяжные, закон существует и для тех, кто нарушает чужой семейный покой, кто посягает на честь семьи! Ведь если каждый из нас вздумает вершить правосудие своими руками, общество погибнет! Каждый считает, что он прав, — и чаще всего тогда, когда он виноват. Только суд, беспристрастный и справедливый, потому что он бескорыстен, только судьи, избранные с этой целью народом…
Казалось, что это он сам — королевский прокурор, а члены клуба, сидящие вокруг, — присяжные, которые должны судить. Его голос обретал свою обычную силу и гремел, как во время «аудиенций», которые он давал на площадке у замка, И люди, выставленные из гостиной и столпившиеся перед огромным открытым окном, могли слышать его лучше, нежели оставаясь внутри, потому что своды зала усиливали голос, доносившийся до самого центра площади.
— И тогда несчастный защитник понял, что рот ему заткнули прежде, чем он успел его открыть… Нет, он, конечно, произнес речь! Полтора часа говорил, яростно жестикулируя, стуча кулаком по столу… Он обрушился, подумать только, даже на важных особ, которые своим примером якобы поощряют наглость у своих подчиненных! Как будто в нашем случае маркиз Роккавердина приказал Рокко: «Иди и отбей жену у Нели Казаччо!» Бедный адвокат! Он не знал, куда деваться. Боролся всеми силами даже после того, как королевский прокурор заранее отверг все обычные аргументы. Ревность! Неуправляемая сила! Ясно было, что он говорил лишь бы что-то сказать. Одни обвинения! А доказательства? «Я слышал, как он сказал!», «Мне говорили!», «Он угрожал!», «Он злой человек, он же профессиональный охотник!», «Можно ли решать вопрос о лишении свободы гражданина на таком зыбком основании?»…
