"Каменный лес -XIX" рос и рос, подхватывая все возможные недуги своего времени - а у недугов нет оснований для жалости.
Писателей убивали, писатели умирали в тюремных больницах, бросались в пролеты лестниц, резали горло битым стеклом, спивались; если не убивали себя, то целенаправленно, морально и физически, уничтожали своих героев.
Многие авторы прошлись по тонкой грани, отделявшей их от безумия. Успенский заглянул дальше других. Не только по общечеловеческим пустяковым меркам, но и по российским, в которых человек творческий, увильнувший от трагической судьбы, небывалая редкость.
Почти десять лет Глеб Иванович блуждал по другую сторону себя - куда там депрессивным неврастеникам По и Свифту.
Десять лет, о которых мало что известно, кроме скупых фраз из дневников докторов.
Впрочем, к чему оспаривать наше неоспоримое первенство в такой сфере как сумасшествие? Можно лишь добавить - русская литература и "остальной мир", создающий слова и смыслы, плохо сопрягаются и сопоставляются.
Наши глыбы, возвышающиеся у истока каждого из нас, будучи сначала смертными, подходили к краю пропасти и упорно смотрели в глаза чудовищ, жаждущих новых душ. Русские писатели высматривали в бездне адские морды, поочередно и все сразу, и, раскачиваясь над пропастью, наблюдали, курили одну за другой папироски.
Остальной литературный мир редко появлялся здесь.
В 1902 году Г.И.Успенский скончался.
Пока он болел, одна из его дочерей, Вера, вышла замуж за террориста Бориса Савинкова (дом Успенского часто давал приют сторонникам крайних методов борьбы) и родила двух детей. Их ждала трагическая судьба.
После смерти Глеба Ивановича его старший сын Александр, гражданский инженер, безвозмездно реализовал проект строительства церкви во имя Казанской иконы Божьей Матери в городе Чудово. "Шурыч", как называл его отец, умер спустя пять лет и один день после смерти Г.И.Успенского - 26 марта 1907 года.
После кончины мужа в больнице жена Александра Глебовича пришла домой, заперлась в своей комнате, достала револьвер "Шурыча" и выстрелом в сердце покончила с собой.
Полоса отчуждения еще и для того, чтобы попытаться не слышать, не чувствовать тяжелого прошлого и кошмарного будущего - не видеть того, что "ужасно в настоящем, таинственно в будущем и в то же время так неумолимо в непрерывности, в повсеместности своего "распространения".
Все наши глыбы, деформированные прошлым, знали о приближении новой страшной эпохи.
