Закончилось все как-то вдруг. Преодолев последнюю стремнину, скиф вынырнул в широкий и тихий плес. Сила духа, удача, рассудительность и искусство данубийских шлюпочных мастеров помогли им пройти через Железные Ворота.
На следующем собрании Совета гунны единогласно поддержали выдвинутое Руа предложение помочь Аэцию вернуть утраченную власть.
* * *
Возвращаясь из императорского дворца в разбитый на вновь реквизированной вилле недалеко от Равенны штаб, Аэций напевал себе под нос солдатскую песню «Лалаге»[18]. Встреча с Плацидией прошла под его диктовку. Униженная и разъяренная, императрица вынуждена была пойти на его условия, и не только произвела его в ранг патриция, но и сделала магистром как пехоты, так и конницы. Короче говоря, он стал императором во всем, за исключением имени. Свежеиспеченный магистр армии рассмеялся и пустил Буцефала легким галопом; заполучив на свою сторону гуннов, он не оставил Плацидии выбора. Более того, подумал Аэций, не составило бы особого труда низложить Валентиниана и самому примерить императорский пурпур. Но нет: нужно сохранять благоразумие. Пока этот молокосос сидит на троне, соблюдается конституционная стабильность, а реальной власти у меня теперь и так будет в избытке.
Теперь он мог сосредоточиться на осуществлении собственных планов. Они были простыми: предпринять шаги, необходимые для утверждения его в роли истинного хозяина Галлии. Удалось ведь Караузию, пусть и было это очень давно, стать таковым в Британии! Бонифация больше нет, Равенна — у него в кармане, с гуннами заключен союз, — похоже, в империи нет силы, способной его остановить! Нужно поскорее забыть всю ту высокопарную риторику, что лилась из его уст, когда он твердил Литорию о необходимости возврата Африки et cetera. Тогда он просто хотел представить себя в качестве «Спасителя Республики». Фактически империя обречена; лишь слепые глупцы, каким был и Бонифаций, этого не замечают. Нужно спасать все, что можно, пока корабль государства не разбился о скалы.
С трудом Аэцию удавалось подавить внутренние голоса, убеждавшие его пойти другой дорогой: голос отца, Гауденция, выдающегося командующего конницы, посвятившего всю свою карьеру служению империи; голос матери, кроткой женщины из благородной римской семьи, которая даже в это циничное время продолжала хранить верность прежним, забытым ценностям; голос Тита Валерия, оставившего свою службу; голос Бонифация, достойнейшего человека и истинного патриота, встретившего свою смерть по его, Аэция, милости. «Лишь благодаря Риму ты стал тем, кто ты есть, — твердили они. — Как ты можешь поступать так, словно ничем ему не обязан?». Сделав над собой усилие, Аэций заставил себя их не слушать, и, словно по команде, голоса смолкли. «Но они вернутся, — с ужасом подумал Аэций, — обязательно вернутся».
