То ли дело семья Мируты! У них у каждого есть дорогой оберег-ладанка на шее, заговоренный на защиту не на год, не на два, а на целых пять лет! И кузня, и дом, и все подворье их осенено особым наговором. А когда рождался в семье новый ребятенок, сразу посылали за чародеем, чтобы защитил дитятку заклятьем.
А вот у соседей их — гончаров с окраины — денег водилось немного, потому, когда померла в семье старая бабка, не на что было пригласить колдуна — отшептать покойницу. Похоронили ее за буевищем, ибо все равно знали — поднимется.
Так и случилось, встала старая через два дня и несколько седмиц ходила в деревню, скрежещущим голосом звала любимого сына. Так и пришлось тому продать корову, чтобы утихомирить мать. Но долго еще малые дети в доме гончара кричали во сне, все казалось им — скребется бабушка в дверь, хочет войти и загрызть…
Чего только не бывало. А защитить от лютого зла могли только чародеи. Они успокаивали усопших, чтобы те не стали бродячими мертвяками, накладывали охранные заклятья на жилища, скотину, людей. Они заговаривали обереги, которые были у всякого. И стоило это, ой, как недешево. Но когда стоишь перед выбором — стать кровососом, оборотнем, вурдалаком, мертвецом ходячим, изнывающим от вечного голода или злобным призраком — понимаешь, что выбора нет. Будешь голодать, ходить в лаптях и одеваться в рогожу, но денег на колдуна сыщешь.
Думала обо всем этом Лесана, идя впереди своего спутника, и сладкий огонь, пылающий у нее в груди, разгорался все жарче, а рука сама собой тянулась к ладанке, висящей на шее под исподней рубахой. Ни у кого в ее семье не было такой. Заговоренной от зова вампирьего. Этот оберег подарил Мирута на праздник Первого льда.
Но вот и родные ворота. Девушка остановилась и обернулась к провожатому. Тот нес огромные ведра без малейшей натуги и смотрел счастливыми глазами на шагающую впереди зазнобу. Дочка бортника была хороша! Русая косища, толщиной в руку спускается из-под платка на спину, щеки и нос на белом лице полыхают отчаянным морозным румянцем, но синие глаза под белыми от инея ресницами смотрят открыто и прямо.
— Давай, — протянула она руки в меховых рукавичках, собираясь забрать у парня ведра.
Тот покачал головой и поставил тяжеленные бадьи в снег у тропинки.
Девушка залилась краской, но молодого кузнеца это не смутило, он зажал малиновую от смущения спутницу между сугробом и забором и, знай себе, целовал, пользуясь тем, что от сторонних глаз их прятал опушенный снегом куст калины.
