Тревожило Хоакина и то, что другой дед, Авель, с тех пор как родился внук, зачастил к ним в дом и даже нередко забирал малыша к себе. Этот величайший эгоист – а именно таковым считали его собственный сын и Хоакин, – казалось, смягчился сердцем и в присутствии внука, играя с ним, сам делался похож на ребенка. Он часто рисовал внуку картинки, чем приводил того в неописуемый восторг. «Авелито, нарисуй что-нибудь!» – клянчил он. И Авель без устали рисовал ему собак, кошек, лошадей, быков на арене, человечков. То он просил деда нарисовать человечка на лошади, то дерущихся ребятишек, то собачку, которая гонится за мальчишкой, и так без конца.
– Никогда в жизни не рисовал с таким удовольствием – признавался Авель. – Вот это и есть чистое искусство, а все остальное – тлен!
– Ты можешь издать целый альбом рисунков для детей, – заметил Хоакин.
– Нет, если для альбома – тогда это неинтересно! Вот еще, стану я рисовать альбом для детей! Это уже будет не искусством, а…
– Педагогикой.
– Педагогикой или чем другим – не знаю, но только не искусством. Искусство – вот оно, в этих рисунках, которые через полчаса наш внук изорвет в клочья.
– А если я сохраню эти рисунки? – спросил Хоакин.
– Сохранишь? Чего ради?
– Ради твоей славы. Мне доводилось слышать, уж не помню о каком знаменитом художнике, что, когда опубликовали рисунки, которые он делал своим детям так, для забавы, это оказалось лучшим из всего, что он оставил.
– Я их делаю не для того, чтобы потом их публиковали, понятно? Что же касается славы, к которой, судя по твоим постоянным намекам, я будто бы стремлюсь, то знай, Хоакин, я за нее ломаного гроша не дам.
– Лицемер! Что же еще, кроме славы, тебя заботит?…
– Что меня заботит?… То, что ты сейчас говоришь, – просто невероятная нелепость. Теперь меня интересует только этот малыш. Поверь мне, он станет великим художником!
– Конечно, унаследовав твою гениальность, не так ли?
– И твою тоже!
Ребенок непонимающе посматривал на кипятящихся дедов, лишь смутно, по их внешнему виду, догадываясь о какой-то размолвке.
– Не цойму, что происходит с отцом, – сказал однажды Хоакину зять, – он так нянчится с внуком, он, который не обращал на меня почти никакого внимания. Когда я был ребенком, я не помню, чтобы он сделал для меня хотя бы один рисунок…
– Просто дело идет к старости, сынок, – отвечал Хоакин, – а старость многому научает.
– Вот вчера, например – уж и не знаю, какой вопрос задал ему Хоакинито, – он вдруг расплакался. На глазах у него выступили слезы. Первые слезы, которые я у него видел.
