– Возможно.
– От чего же ты хочешь спасти меня?
– Я и сама еще хорошо не знаю.
– Давай выясним! От чего? От кого?
– От кого, отец, от кого? Да от твоего же злого гения, от тебя самого, наконец.
– Что ты можешь об этом знать?
– Ради бога, Хоакина, ради бога! – взмолилась со слезами на глазах Антония, которую взгляд и тон ее супруга преисполнили страха.
– Оставь нас, Антония, мы сами решим этот спор. Тебя он не касается!
– Как это – не касается? Кажется, она моя дочь…
– Прежде всего моя дочь! Оставь нас вдвоем! Она Монегро, и я Монегро. Ты не разбираешься и не можешь разбираться в подобных вещах…
– Отец, если ты будешь при мне так обращаться о матерью, я уйду. Не плачь, мама!
– Однако скажи, дочка, ты и в самом деле веришь?
– Сейчас я верю только в одно – в то, что я настолько же твоя дочь, насколько и ее.
– Настолько же?
– Нет, пожалуй, больше ее, чем твоя.
– Ради бога, не смей так говорить, – воскликнула мать, заливаясь слезами, – иначе я уйду!
– Это было бы самое лучшее, – поддержала ее Хоакина. – С глазу на глаз нам, Монегро, легче разговаривать друг с другом, легче понять друг друга.
Мать поцеловала дочь и вышла из кабинета.
– Ну-с, – холодно начал отец, как только они остались' наедине, – так от чего или от кого ты собираешься меня спасать в своем монастыре?
– Видишь, отец, я не знаю точно, от чего или от кого, но знаю, что тебя нужно спасти. Я не знаю, что происходит у нас тут в доме, что происходит между тобой и матерью, не знаю, что происходит в тебе самом, знаю только, что происходит что-то плохое…
– Это тебе нашептал твой исповедничек?…
– Нет, исповедничек тут ни при чем, он даже не заикался об этом; мне вообще никто ничего не говорил, но я с самого рождения чувствовала, что происходит что-то неладное. Здесь, в этом доме, бродишь, как в духовных потемках!
– Все эти бредни ты вычитала из своих книг…
– Равно и ты свои бредни почерпнул из своих книг. Неужели ты думаешь, что только книги, которые говорят о том, что происходит в нашем теле, под бренной человеческой оболочкой, эти твои книги с такими уродливыми картинками, разными там скелетами, костями да кишками способны научить истине?
– Нет, прежде скажи, что ты называешь духовными потемками?
– Ты это знаешь лучше, чем я, отец; ты ведь не будешь отрицать, что в доме у нас что-то происходит, что здесь как бы сгустился какой-то туман, какая-то грусть, которая заполнила все, расползлась по всем щелям, что ты никогда не бываешь доволен, что ты страдаешь, словно над тобой тяготеет тяжкий грех…
