Аннушка плакала.
— Жалко, Васенька. Все ж человек!
Сам чуял Василий, что неладно вышло, но махнул рукой и сказал гневно:
— Нечего жалеть!.. Тараканье проклятое!.. От них вся пакость на свете. К тому же с корабля бежал, и все одно, как изменник народу.
Повернулся к стене, долго не мог заснуть, выпил воды, наконец, захрапел, и во сне уже не приходил Траубенберг мучить тараканьим кошмаром.
Глава третья
КОЛЛИЗИИ ПРИНЦИПОВ
В июне знал уже Василий много слов политических и объяснить мог досконально, почему Керенский и прочие — сволочи, и зачем трудящемуся человеку не нужно мира с Дарданеллами и контрибуциями.
Внимательно учился революции, и открывалась она перед ним во всю свою необъятную ширь, как дикая степь, пылающая в пожарах майских зорь.
Один только раз стал в тупик, читая словарь политических слов.
Издан словарик Московским советом солдатских депутатов, и все в нем понятно, а вот одно слово странное оказывается.
Написано:
«Эксперимент, в единственном числе — опыт».
«Эксперименты, во множественном — извержения животных».
Непонятно. От числа и вдруг такая перемена смысла.
Сказать, например, «стол». В единственном — стол и во множественном тоже стол — не один, а много, а тут на тебе, совсем обратное получается.
Спросил Гулявин одного доктора знакомого, тот смеялся крепко и сказал, что опечатка глупая. Тем и кончилось.
А в совете записался Василий во фракцию большевиков.
Самые правильные люди. Просто все, без путаницы.
Земля крестьянам, фабрики рабочим, буржуев в ящик, народы — братья, немедленный мир и никакой Софьи с крестом.
А что потом будет — заглядывать нечего. Когда будет, тогда и удумают, что дальше делать.
Самое главное, что люди не с кондачка работают, а на твердой ноге, путем эксперимента.
Только вот говорить с народом никак не мог научиться Гулявин так, чтоб до костей прошибало. Кричать «долой» мог здорово, а чтоб слова низать такой вот горящей цепочкой, связывающей толпы, — это не давалось. И очень завидовал товарищу Ленину. В белозальном дворце балерины Кшесинской не раз слыхал, как говорил лысоватый, в коротком пиджачке, простецкий, — как будто отец родной с шальными детишками, — человек с буравящими душу глазами, поблескивавшими поволжскою хитрецой.
Кряжистый, крепкий бросал не слова, не слова — куски чугуна, в людское море, мерно выбрасывая вперед короткую мощную руку.
И всегда, слушая, чуял Гулявин, как по самому черепу лупят комья чугунных слов, и зажигался от них темною яростью, жаждой боя и отдавался дыханию пламенеющего вихря.
