А Строев, когда услыхал название, папиросу изо рта выронил, упал на диванчик в купе, и пять минут били его конвульсии неудержимого хохота, а Гулявин стоял над ним, недоумевая и злясь.
— Чего ржешь, Мишка? Хрен тебе в зубы!.. Говори же!
По Строев ничего не мог выговорить от хохота. По щекам его текли слезы, он задыхался и только отрывисто рычал.
— Да не ржи, чертов перлинь! Что такое?!
— Кто это такое выдумал? — спросил наконец, затихнув, Строев.
— Как кто?.. Братва вся!..
— Слушай, Василий!.. Это же ерунда! Нас на смех подымут! Это не название отряда, а целый музей курьезов.
— Какой еще музей?.. Что мелешь?
— Да ведь смешно же. Ну что это такое: «Международный смертельный летучий матросский отряд пролетарского гнева»? Почему международный? Почему смертельный? К чему «пролетарского гнева»? Это же безграмотная чушь.
И тут впервые рассвирепел по-настоящему Гулявин на начальника штаба.
— Матери твоей черт! Заткни хайло!.. Смеяться?.. На колени стать тебе надо, а не смеяться. Ученый нашелся — из гузна выполз. Люди от чистого сердца придумали, потому на смерть идут в первый раз за свое дело… Ну и нужно, чтоб красиво было. А ты смеяться… Хоть и с нами вместе идешь, а это у тебя барская, брат, блевотина. Презираю, мол, неученость вашу. А ты не презирай!.. Ты не снисходи, а войди в душу человека. В кои веки раз пришлось не за барскую спину, за свою волю драться… Ну и надо, чтоб слова огнем пекли. Неграмотно, да прошибает. А если смеяться будешь, катись к матери! Вот тебе чистая дорога да пуля вдогонку!
Выговорил все Василий и задохнулся даже. Не привык к долгим речам.
Строев открыл широко серые ясные глаза свои, смотря в рот Гулявину Лицо его дрогнуло странно и смятенно, он встал с дивана, и хлынувшая к щекам кровь залила их ярким огнем. Он шагнул к Гулявину и протянул руку.
— Не сердись, Василий!.. Конечно, ты прав. Ей-ей, я об этом не подумал. Не сердись и прости мой смех. Это совершенно невольно вышло. Давай руку.
Но Василий сердито отстранился.
— Не хочу! Очень ты меня обидел. Потому я в тебя крепко поверил, а в тебе еще барин сидит и хвостом вертит вовсю. Подумай, може не по дороге с нами? — И вышел из вагона насупленный.
Лишь вечером еле-еле вымолил себе Строев полное прощение, но еще несколько дней лежала тень между ним и Василием.
Только в следующие дни, когда пошли упорные и тяжелые бои, и Строев, как и прежде, распоряжался молниеносно и спокойно, выводя полк из самых скверных положений, сгладилась ссора.
