— Оставь, Ваньша. Буде он в попрысках, так и скакал бы торопко, нас не ждал лясы точить. — Рассудил Болдырев.
— Могу к тому ж кое-кому и напуск дать, — сердито вставил Степан: его разбередила досада на юнца.
— Да ты… — запетушился тот тетивою в стременах: тянулся выглядеть длиннее.
— Цыц, сказано! — рявкнул старик. Ванька осёкся, потупился, уменьшась на полторы головы. — А что, прости за любопытство, город-то поминал? — переспросил Болдырев.
Э, хитрый кобелюка. Не сразу достаёт. Помалёху. Хитрун из хутора Тихоха. Знает, чёрт, назойливость — добру допытчику во вред. Только и скрывать уж без толку: казаку что запало, про то вынюхает сполна. Барабошины люди первые разнесут.
— Ну, про город, положим, ты сам сочинил, отец, — лениво обронил Бердыш. — Вот и пускай живет твоя придумка: Самара-град.
— Вона что. Ну, буду дальше сочинять: эт при впаденье в Волгу, надо полагать. Добре. Давно ждали чего-то такого. Уместно. Там недалече башенка издавна была сторожевая. Площадка вельми сходная. — Одобрительно кивал головой Ортюха.
— Ну, коли так, бывайте здравы, — попрощался Степан: «И будьте-забудьте».
— Долгая лета, долгая лета, — отвечал старик, подавая знак ждущим. Казаки порысили к станичному дедушке.
Дабы не острить внимания на своей особе, Бердыш тронул поводья и пошёл-пошёл, слабенько добавляя скорости… Значит, Акбердия обидели станичники. То недобро: так трудно с ним замирились. Ну, даст бог, скорее дурной вести проклятый улус миную, рассуждал он, кроя версту за верстой. К счастью, встреч с ногаями бог не дал. С наступлением зимы кочевники старались убраться на юга…
Весь студеньский оконечник 1585 года лютая стужа мурыжила астраханцев. Потом нежданная оттепель, и вот уже солнце сияет, искриво дразнясь в подгноинах луж.
Без малого две недели жил Степан Бердыш в тереме князя Фёдора Лобанова-Ростовского, астраханского воеводы. На днях ждали приезда самого Уруса, нынешнего ногайского правителя. В канун переговоров следовало утвердить линию русского посла Ивана Хлопова. Оно-то долго и не удавалось, ввиду хвори посла. Две недели в кашле и лихорадке. Простыл в начале зимы, после охоты.
Бездействие угнетало Степана. Дни просиживал, томясь, в выделенной князем светлице. Или бесцельно бродил по городу.
В зяблое время население прирастало к печкам. Одиночные вылазки на выгул мало способствовали настрою. В раздумьях о возложенном и выполненном он частенько ставил себе в вину осложнения последних месяцев. Клял за неудачную переманку Барабошевых лихоимцев. За кровавую потеху, ими ж учинённую над ногайским посёлком. Но не мог сыскать уязвимого звена, подорвавшего начальные задумки.
