— Ох, кажись, кому-то перепало! Ой, Вань, гля-гля, уродик какой ползёт. Что те паучок. Вот смех-то…
Кожан встряхнулся, побрёл дальше. Там просторно зияла выходная дыра на шумную площадь. Оттуда бухали раскаты гвалта, ломающегося дерева, выстрелов.
— Видать, бой там кипит не забавный. — Савва нащупал верный кинжал.
Дохнуло, завеяло порохом, копотью и мешаниной из пыли, пота и крови.
Под окном богатых хором десятка три мужиков сгрудились над чем-то вихляющимся, сосредоточенно пиная это. Несколько стрельцов, скучковавшись в тесный круг, выдыхаясь, отбивались от наползающего сброда с кольём и топорьём. Некий оборвыш волок расщеплённый сундук со взбитым, порхающим барахлом. Кряжистая, как слониха, баба дубасила мокрого от сукровицы дьячка, походя срывая с него образок. Седой дурень колотил обухом по голове рослого дворецкого, с которого другой мужик деловито стягивал добротные сапоги. Сила у деда избыла лет двадцать назад. Во всяком случае, его недозашибленная жертва хрипло дышала, попуская малиновый вспенок.
Несколько голодранцев метались по площади, маня захмелевших от бойла, осатанелых баб на недолгий «присест». Ножами и саблями убитых стрельцов лупили по немногочисленным страдальцам из боярского дома. Впрочем, их бы запросто прикончили и так — дрекольем с обушками. Короче, не жизнь, а жутень.
Савва давно вполз под небольшое крылечко и внимательно бдил за всеобщим грехотворством. Сейчас крылечко попирал косоглазый образина и что-то орал. Кожан присвистнул, узнавая Проньку Шелепугу. К одноглазому татю подскочил ещё один мутитель, в короткой карнавке. В громиле без труда признавался Пшибожовский.
— Пронька, как ворвёмша в царёв терем, шдохни, а прибей Годунова, шлышь? — хватая Шелепугу за грудки, скрипнул лях.
— А как, ежели не пройдёт? — усомнился кривой. — Не буду… Эй, что ты? Что ты? — его залихорадило от бледного лика взбеленившегося шляхтича. — Мне жисть-то покамест не надоела.
— Не тряшишь, рыло немытое! Будет тебе и жишть, и жвонкая монета. Ты только рашштарайша. Шуйшкие такой грешок уж, верно, покроют. А Годунову шас вшя цена — полушка, да и та — доплата.
Савва сцедил, пережевал все сговорки. Нда, только ли одни они удумали это? Угрюмо ухмыльнулся, ещё плотнее прижался горбом к изнанке крылечка. Рядом жахнул выстрел. Савва закашлялся, глотнув дыма. Завеса пыли напрочь скрыла его от злоумышленников.
— Эгей, голопяты, кончай обноски боярские делить! Айда на Красную площадь! — зычно прорезался шелепугинский густорёвок.
