Один за другим уходили последние дни года[15]. Зима выдыхалась, и теплая расслабляющая весна, словно мягкий невидимый туман, ложилась на поля и посевы. Быстрые ветра налетали на стволы сонных деревьев, встряхивали их замерзшие ветки и будили их. Весна была совсем рядом, позади вон того сухого куста, за той огораживающей сад стеной, позади той горы, на чьих могучих плечах и загривке лежал многослойный снег. Для Исмаила эта весна имела новый смысл. Она была непохожей на все прошлые, эта весна.
Начался последний календарный рабочий день года. Посетители перед окошками стояли в несколько рядов. С утра Исмаил не поднимал головы, писал и считал, и, как говорил Солеймани, внимательно проводил операции. Школы уже закрылись на каникулы, поэтому он знал, что никто на него теперь не посмотрит с той стороны улицы Саадат. Там сидела только старая нищенка и требовательно просила милостыню, а так как бурные дожди заставляли ее искать убежище под навесом, покидая свое обычное место, она была раздражена. Исмаилу не было дела до улицы, и он погрузился в ворох работы конца года. Последний рабочий день пришел исподволь. Исмаил был неспокоен: боялся, что день закончится, а от нее не будет вестей. Вот и полдень. Сердце его охватила тоска. Раздались звуки азана. Исмаил несколько раз вздохнул. Шел клиент за клиентом, с купюрами грязнюшими, ветхими, десятитумановыми и двадцатитумановыми, мятыми и влажными, отдающими запахами сырости, потных одеял и матрацев; со сберкнижками, сложенными вдвое, старыми и по большей части грязными. Уже и солнце начало опускаться. Скоро запрут дверь филиала, чтобы заняться подведением итогов года. Хедаяти говорил: «Это называется «подбить итог», с одной стороны баланса — год работы, с другой — эта чертова штука, она побольнее аппендицита!» А для Исмаила больнее всего были эти уходящие минуты и секунды и рисующаяся ему картина долгих каникул Ноуруза, с пустотой неизвестности, с горьким ожиданием — какая-то ужасная опустошенность мучила его душу.
Уже совсем приблизилось время конца работы, когда среди рук, приготовивших для него сберегательные книжки и квитки выплат по кредитам, он увидел руку, протягивающую ему сложенный вдвое конверт с письмом. Он посмотрел на ту, кто держал конверт. Между плеч столпившихся клиентов с трудом увидел знакомые глаза, которые смотрели на него со страстным желанием, а на губах ее была благосклонная улыбка. Он взял письмо и больше ее уже не видел. И не только ее, но и никого и ничего. Он стал перышком. Стал бабочкой. Он легко летал. Он сидел на распускающихся цветках миндаля. Он уже не был в четырех стенах банка. Он воспарил к солнцу. Он оставлял внизу под собой поля пшеницы и клевера и зеленые бахчи. Но все-таки вернулся в банк.
