— Ты — кто?
И звук, похожий на вой раненого животного, вырвался из его горла. Во рту его было горько, был вкус рвоты.
— Прошу тебя, скажи хоть что-то, скажи что-то!
Он не хотел разжать губы и произнести хоть слово. Губы его были сомкнуты, а зубы стиснуты. И вдруг мощная волна поднялась изнутри его и надавила. Зубы его разжались, и крик его слился с воем ветра и грохотом реки.
— Грязь, кусок грязи, говно, поняла теперь?!
Слезы выступили на знакомых глазах, а он продолжал:
— Гляди, видишь, я с ног до головы в блевотине, в вони, я ничто, видишь?!
Он повернулся в сторону гор и кричал туда.
— Похоже, ты здорово пьян!
Это Мохтар подошел сзади. Исмаил повернулся к нему. Тот стоял в нескольких шагах и, как всегда, сцепив руки за спиной, играл плечевыми мышцами, кругло бугрящимися под его блузой.
— Я пьян, я навоз коровий!
— Ну, парень, ты ведь… чего ты делал тут?
Исмаил, не отвечая, поднялся от воды наверх.
Его одежда намокла пятнами. Из ресторана появились Ильяс с Байрамом. Они шли, пошатываясь, освещенные разноцветными огнями.
Исмаил направился к машине, идя по неосвещенной части стоянки. Мохтар повел тех двоих к машине. Ильяс за руль сесть не мог: его какая-то судорога сводила. Каждый член его тела жил и действовал сам по себе. За руль сел Мохтар, а Ильяс плюхнулся на заднее сиденье, рядом с Исмаилом.
…Вся зима стала посвящена для Исмаила многократным попыткам найти ответ на вопрос: «Ты — кто? Ты, которая каждый день появляется и проходит мимо меня, ты, видеть которую для меня стало привычкой, ты, которая завладела всем моим сознанием и жизнью. Кто ты, ты, которая своими медовыми глазами каждый день смотрит на меня — какая все-таки тайна в этих глазах? Что за сила в этом взгляде, который скоро вырвет сердце из моей груди? Почему взгляд твой так добр и так знаком — иногда мне кажется, что я где-то видел эти глаза — давно, словно бы во сне, в воображении или, может быть даже, я видел это в глазах моей матери. Действительно, насколько же твои глаза похожи на глаза моей матери! Особенно тогда, когда она болеет, температурит. Тогда ее глаза становятся как твои. А может быть, твои глаза становятся похожими на ее глаза?..»
Всю зиму звук этого вопроса, как морская буря, потрясал его существо. Он похудел; ослабел. На лице его словно бы одни лишь голубые глаза остались живыми — но и они словно бы перестали видеть. Они только смотрели; холодно и потерянно, без глубины или понимания, и все время они были в ожидании — в ожидании той, при виде которой они заблестят и оживут. Мать предположила, что на него навели порчу — ведь она была его матерью и знала его поведение и изменение состояний. Однако он заметал следы, говоря:
