— Я вчера днем и вечером все глаза проглядела, ожидая этого изверга. Полдень — нет его, вечер — нет, ночь — нет. До утра — то во двор, то в комнату. Глаз не сомкнула. Тысячу дум передумала. И вот опять полдень, и он, вместо того, чтобы прийти домой, спит у тебя в кладовке. Вообще, по какому праву ты заколдовал моего сына и похитил его, а? По какому праву? Имею я право подать жалобу на тебя?
— Что вы говорите, госпожа? Как это заколдовал? Какими чарами? Исмаил мне как сын…
— Вот не надо насчет сына, мы не знаем, где твой сын и где семья твоя! Все знают, что ты из Индии. А здесь колдовство затеял! Теперь на сына моего порчу навел!
Али-Индус рассмеялся. Бросил тряпку на стол.
— Чего только не говорят за спиной. Добрый человек о себе чего не услышит?
Потом он повернулся к Исмаилу:
— А ты что скажешь? Спишь или нет, слышишь, что говорим?
Тот был еще в полусне — веки опухли, глаза красные и зевает вовсю.
— Слышишь или нет, что мать твоя говорит?
— А в чем проблема-то?
— Ты меня спрашиваешь, в чем проблема? Ты своей матери объясни, а то она мне всю кофейню разнесет.
Исмаил нетвердо встал на ноги.
— Что случилось, мама? Одну ночь дома не был, так ведь не десять. Сейчас как раз собираюсь домой.
— Прах на твою голову, что ты опозорил меня. Вот уйдешь на работу устраиваться, а потом труп принесут.
— Так ведь все хорошо, родная. Иди домой, я сейчас приду.
— Да сто лет ты не нужен мне. Чтоб ты сдох. Чтоб ты под машину попал. Чтоб ты в ад провалился. Но не позорь меня!
Произнеся это, она быстро вышла на улицу. Воцарилась тишина. Под потолком крутился вентилятор, чуть поскрипывая. Вошел длинный Байрам со своим посохом. Увидев Исмаила, рассмеялся и громко спросил:
— Ну как, Исм-красавчик, вчера хорошо повеселился?
— Тебе какое дело?
— Байраму-спортсмену до всего дело!
— Не мели ерунду.
— Да здравствует Хамаюн!
— Тьфу! Говорить с тобой не хочу.
— Ну и не говори, гуляка. Али-ага, открой мне колу холодную, горю весь от жары.
Он развалился на стуле, прислонив посох к стене и стараясь не смотреть на Исмаила. Из громкоговорителя местной мечети раздался азан к намазу. Исмаил колебался, идти домой или нет. Не хотелось идти. Страшновато было. Побаивался он материнского скандала, ее визга и криков, ее проклятий и рыданий, и, в конце концов, оскорблений и смачных ругательств, заслышав которые, соседи открывали окна и выглядывали. Галстук все еще был у него в кармане. Самаду-аге, хозяину фотомастерской, обещал вернуть через сутки, и вот, задерживал.
