Отправили родственники купца Александра с глаз долой – лишний рот всегда обуза, а в местную артель без денежного взноса и инструмента его брать не захотели. И пошел дед искать счастья на далекую родину, которую уж и не помнил совсем. Книги да малость серебра на дорогу – вот и все, что составляло его тогдашнее имущество.
Через пять месяцев оказался в Москве, а там – вот диво! Только заикнулся, что обучался делу в Царьграде, так на него все плотники Занеглименья сбежались смотреть. Рассказчиком Александр, если верить бате, был знатным, но и дело понимал. Как он взял в руки топор, да как прошелся по бревну, да как сим топором, будто ножом коротким, выточил узор сначала звериный, а затем лиственный, мужики почесали затылки, да и взяли его поначалу в помощники, а затем и в равные мастера. Любил он, инструментом помахав, с чела пот отереть дланью, да ко лбу мелкие опилки прилипали. Так с ними и ходил, вот его и прозвали – Белый Лоб.
Батя смеялся, баял, что это именно дед научил рыть яму, битым камнем и раствором ее заливать, а уж потом хоромы возводить – раньше просто четыре камня брали, да на них дом и ставили, ну, мож, сваи забьют – а толку? Дерево не сегодня, так завтра все равно сгниет, и терем покосится. Со временем очень его зауважали, решили подсобить – женить, но он давно, с первого погляду еще, присмотрел себе невесту, дочь артельщика Ульяну, и как себе самому дом поставил, чтобы можно было туда хозяйку ввести, так сразу и посватался. Свадьбу сыграли, а там и сын появился, которого Иваном нарекли.
Слава об Александре тем временем росла – самому Вельяминову хоромы правил. А затем его призвала даже великая княжна Марья, супружница Симеона Гордого. За Кремник дед ничего не баял, но что конюшни чинил – чистая правда. Сам же любил в строящиеся каменные церквы ходить, а потом еще и глазел, как живописцы стены расписывают.
Все складывалось хорошо, юные полуголодные года начали забываться, дом – полная чаша, Бог мог еще дать деток, но тут пришла беда – накрыла Москву моровая язва, и сгорал от той язвы нутром человек за четыре дня. Припомнились всем их грехи, и, харкая черною кровью, умирало людей столько, что не успевали хоронить. На улицу мало кто смел выйти, но и в боярских хоромах, и в великокняжеском Кремнике смерть никого не щадила.
Пришла она и к Белому Лбу. Поначалу зачихал да посинел сынишка, но то ли молитвы помогли, то ли травяной отвар, которым мать его щедро отпаивала, то ли дым, коим обкуривали все вокруг себя – Иван выкарабкался. А вот Ульяна как слегла, так больше и не встала. Но что на Бога роптать, ведомы ли нам его помыслы, да и можем ли мы их разуметь? О чем говорить, если почти вся великокняжеская семья сгинула в тот ужасный год?
