Я поражался: почему законы гиксосов действуют сами по себе? Почему там даже нет принятого у нас закона против бранных слов, а они не матерятся? В ответ на гунново: «Я тебя сейчас трахну, по самое некуда!» гиксос только презрительно оглядывал его, брезгливо отстраняясь, или молча вынимал самострел. Какое дивное средство воздействия на объект на расстоянии, когда прицеливаешься в самодовольное мурло, нажимаешь курок, и оно падает навзничь!
* * *
Последователи относились к Экополису иначе, чем я, – как к материальному Эдему. Казалось, идеи гиксосов завладели нашим сообществом. Они всегда берут на вооружение все новое, превращая его в потребительскую ценность.
Я не подумал о том, во что выльется моя идея. Что будет, когда окрепнет наше сообщество? Настанут такие же осложнения, как в древнегреческой демократии, которая вылилась в диктатуру тиранов, в империю, рациональное Возрождение, а потом тоталитаризм, и новую демократию потребителей. Страшная девальвация идей! То есть, повторится история.
Власти еще не понимали, что это будет бренд, приносящий прибыль.
И я снова оказался в одиночестве, терял способность озарения и порой погружался в прежнюю невыносимую заурядность существования. Это была жизнь без мыслей, отчего было пусто, и хорошо целиком отдаться работе, писать послания к народу, и вообще ясно действовать. Тогда я был отличным работником.
У нас с Эдиком ощущалось охлаждение.
– Это не сомнения, Эдик, – говорил я. – У меня ощущение неполноты того, что мы делаем. Мне трудно и больно узнать, что это не то, что мы хотели. У вас, в чистоте ваших глаз – упоение иллюзией свободы. А дальше что?
– Это бесконечно. Как бессмертие.
– А я скажу, что будет. Зияния пустоты между людьми и событиями, вызванные разделенностью всех и недоверием ко всему, – вот что позволяет одним править куда повернет дышло, а другим отгородиться, думая, что их не касается. Пустой круговорот истории.
– Люди не разделены, хотят того же, что и ты.
– Почему же тогда невозможно ничего изменить?
Как жить в отчуждении даже внутри собственной семьи, видеть раздрай внутри трайбов – один лишь потребительский интерес. В холоде дерущихся явно и скрытно настороженных племен, занятых лишь своими интересами. А что такое глухой забор между бедными и богатыми, начисто забывшими, как это быть бедным? Мы не можем даже победить местечковый интерес филиалов нашего движения в провинции, нацеленных на навар и не желающих отдавать взносы, мол, еле перебиваемся сами. Здесь нужно другое, может быть, неподъемное при нынешнем состоянии умов.
