Конечно, было бы облегчением – сбросить тяжесть ответственности на соратников. А что дальше – с историей? Нет, полностью довериться соратникам нельзя.
Я почему-то молчал. Разочарованно думал: для одних история – это времена, когда можно спрятаться на бездельных полянах суверенной природы, чтобы сохранить свою идентичность, а для других – бесшабашное взятие на себя безответственности, чтобы накуролесить такое, что со священным ужасом запомнит память веков.
– Ты бы пришел к нам, Тео, – просил Эдекон. – Увидел бы, что мы уже совершаем мирный переход к новому типу общества! Пусть в отдельно взятом месте.
– Возьмемся за руки, друзья, – процитировал Тео слышанного от меня барда из моего времени. – А то пропадем поодиночке.
– Не изображай из себя гностика! – умолял Эдик. – Только будешь копить недовольство и злобу на всех.
– Это верно, – зазвенел обидой голос Тео. – Может быть, бросить все? Буду оттаивать, пока вы будете разрушать Систему. Главное не в этом. Будет ли жить го– сударство? И дадут ли?
Он фыркнул. Некомпетентные в борьбе соратники, не знающие, что такое управлять страной, хотят быстро установить то, что только проклюнулось!
– Хотите, чтобы я был связан по рукам и ногам полной демократией? Чтобы не смыслящее большинство диктовало, что будет дальше? Мне не хочется жить, повинуясь дикой вольнице.
За время властвования Теодорих открыл: человек по сути – существо малограмотное в стремлении изменить жизнь общества и одолеть внешние препятствия (речь не о тех, кто ничего не хочет менять). Привыкает все делать через задний проход. Но удивительно живуч и изобретателен только в своем узком стремлении выжить и встать выше других. Даже не особенно стремится на стезю коллективного выживания, не говоря о целесообразности поведения для оптимального общего жития. Не хватает ресурса, вложенного в его мозги природой. Если бы мы постоянно не ломали дров, история не была бы пустым круговоротом неиспользованных возможностей. Наиболее талантливые постигают что-то на своих ошибках, причем порой роковых для целых народов (вожди, политики).
Я все еще болезненно ощущал Тео своим, из свободного круга, связанного с моей любовью к Ильдике. Что-то в его словах было верно. Вспомнил мою прежнюю родину. Народы Кипра, Сирии, Украины тоже взяли в свои руки свою судьбу и пропитание, чтобы очутиться в полном дефолте. Народы Ливии, Египта разобрались с диктаторами, и, наконец, погрузились в хаос пальбы друг по другу. Отвязный народ России, выходивший на митинги с чистым взглядом родственных глаз, победил, а жизнь все равно потекла по прежнему руслу.
