– Как можешь увидеть то, что в нем откладывается? Ты что, заранее все знаешь?
– Вижу, что они перенимают лишь внешнюю сторону делания добра, внушенные зрелищем или церковной службой. Делаются добренькими, пока их не касается.
– А хотя бы и так.
– Это закрывает подлинную сущность человека – процесс самопознания, открытие новых горизонтов во вселенной. Гомерова «Одиссея» – путь человека по неведомым областям мироздания.
– Это сопротивление року! Так будет всегда.
Мне было жалко ее.
– Ты застряла в сопротивлении року. Путь человечества шире и дальше – от Священного Пня и Христа до путешествия на звезды.
В конце концов, мы занимаемся одним и тем же. Я обнимал ее, ломая пышущее благородным гневом женское сопротивление.
– Может быть, ты права, – ловил ее ускользающие губы. – Кто знает…
– Нет, ты не веришь в гунна! – отбивалась она.
Мне удавалось поцеловать ее.
– Будем считать, что рок – ступень в развитии цивилизации.
Женщина – это клубок темной привязанности, в желании еще чего-то невозможного, отчего раздражается имеющимся, и страшится его потерять.
* * *
Мы по-прежнему спорили с Эдиком, он всегда оспаривал мои сомнения.
– Выдавить из себя раба человек может только сам, – говорил он. – Ты же сам об этом талдычишь. Нужно только дать ему знания.
– Нужна еще энергия самопознания, – парировал я. – Откуда ее возьмешь?
– Она рождается в нем самом. От вспыхнувшего желания свободы жить. Я верю в наш народ. Он вырвется из сковавших догматов мысли, выработанной гуннами.
– Ты всегда будешь в меньшинстве. Потому что девять десятых населения Острова не способно выйти из догматов. В догматах хорошо – тепло и спокойно.
Эдик витал в облаках, где, считал, не может заболеть.
– Можно избежать болезней и страдания, когда душа в полете. Надо жить в обители Бога.
– Ты счастливчик, гений, – восхищался я. – Но без труда самопознания – у тебя легкое дыхание. Я вот посидел в темнице, и все стало тяжелым.
О потере Ильдики я не мог говорить. Эдик отмахивался:
– У меня есть еще возможность стать гением – посидеть. Ведь все великие люди в твоем мире, как ты говоришь, сидели.
В пылу спора он переходил на стихи, и начинал завывать:
Я оттуда – из темных томящих просторов,
Из которых белые церкви взошли,
Золотыми шпилями новых настроев,
Что сейчас всемирный свет разнесли.
Я мрачно отвечал стихами, которые вышли из меня, когда сидел в смертной камере:
Схоронено мое горе,
Как Атлантида, на дно,
В глубины любви, которой
Достичь никому не дано.
