– Почему возродилась охранка из «новых гуннов»? И во главе атаман, который преследовал нас?
– А кого брать? Гуманных и чувствительных, как вы?
– Ты же ненавидел «новых гуннов»! – возмущался Эдик. – Опять хамство, жестокость и взятки! Надо разогнать их, выжечь это место кислотой и построить полицию нравов – защитников населения.
– Придет время, – встал Теодорих. – Надо потерпеть.
Теодорих окончательно отошел от соратников, не понимающих всей глубины проблемы управления. Осталось только недоброжелательство к неповоротливым гуннам, плотно обступившим его с выражением преданности и послушания, под чем скрывается готовность предать в любую минуту. Какая тут боль за родину! Он чувствовал физически эту свинцовую нелюбовь, и страдал, не желая, чтобы выгорела душа. И в случае бунта готов был стрелять в этих тупых гуннов, думающих только о себе, а не государстве.
Ему снова захотелось тех веселых дней, где было так хорошо чувствовать себя свободным, как на утесе с «неоградными».
В нем шевельнулось отчаяние. С холодным удовлетворением смотрел в свое новое будущее – неведомую пустоту, в которой погибнет, если отдаст бразды правления: припомнят все крайние строгости, которые придется предпринять.
* * *
На нас подали встречный иск. Теперь обвиняли – в попытке измены. Передаче суверенной территории гиксосам.
– Ищут отцепиться от страны! – кричали на улицах возрожденные отряды «новых гуннов».
– Измяна!
Я так и не понимал, за что ненавидят нас?
Понятно, власть не потерпит сепаратизма и отставленности себя от общественных процессов. Олигархи теряют огромный лакомый кусок территорий влияния. А что большинство спрятавшихся в своих семейных норках «личностей»? Боятся лишиться куска хлеба из-за возможной бузы?
Конечно, страх их не безоснователен. Мы действительно мечтаем о другом устройстве жизни.
И футуромир – против всех обычаев, предрассудков и верований большинства населения.
Центральную усадьбу Свободной зоны подожгли с четырех сторон. Наш дом заполыхал сразу. Мы бегали чумазые от копоти и обезумевшие.
Все увидели поселенцев-писарей внутри охваченного огнем дома, они страшно кричали, пока жар добирался до остова их жизни, и скоро крики замолкли, только догорал столб пламени. Я напоролся на стену огня, и опаленный, плакал.
После того, как стемнело, мы, обессиленные, собрались в большом аскетическом амбаре, похожем на дом радений сектантов.
Оставшиеся до конца обращенные с суровыми лицами аскетов, в том числе привыкшие полагаться на себя гиксосы, по-крестьянски сложив усталые руки, понуро сидели на скамьях по стенам, лежали на полу в середине избы.
