Я принялся расспрашивать ее, следуя указаниям Конроя.
— Где ты? — спросил я.
— Красный — и — кровавый.
Слова падали медленно, она произносила их запинаясь, тем же зловещим голосом, что мы слышали раньше.
— Что… — начал я, но Конрой сжал мою руку и отрицательно помотал головой.
— Не надо, — прошептал он. — Пусть говорит, что захочет.
С минуту продолжалось молчание. Затем губы девушки снова разомкнулись.
— Кровь — я — убивать, — долгая пауза, и после: — Кровь — я — убивать — вервие…
Конрой наклонился и схватил ее за плечо.
— Кто ты? — воскликнул он.
Я повторил вопрос.
Губы девушки исказили жестокая и хвастливая гримаса, обнажившая зубы. Она подняла руку и горделиво похлопала себя по груди. Затем она вновь заговорила.
— Сильвио! — вскричала она. — Я Сильвио! Я подчиняться Господину! Я убивать…
Она говорила тем же низким и грубым голосом, исполненным зла, что показался Конрою, слышавшему его в телефонной трубке, голосом самого ада! Теперь и мне так казалось; неимоверное зло словно окружило нас со всех сторон — точно демоны подсматривали за нами, замыслив нашу погибель.
Наступила пугающая тишина. Ее прорезал громкий, пронзительный крик девушки. Конрой потряс ее за плечи.
— Кого ты убил? — резко воскликнул он. — Говори! Кого?
Девушка опять заговорила; зло в ее голосе сгустилось, и каждое произнесенное слово будто заставляло ее корчиться в невыносимой агонии.
— Кровь — вервие — Стэнли…
Конрой отступил на шаг, глаза его блеснули торжеством.
— Разбуди ее! — распорядился он. — Скорее!
Я торопливо привел девушку в чувство. На часах, стоявших на каминной полке, было без десяти двенадцать, когда она зашевелилась и выпрямилась в кресле.
Но теперь она отличалась от девушки, которую мы впервые увидели на пороге комнаты, так же разительно, как белое от черного.
Волосы более не сияли жизнью и силой; тусклые и помертвевшие, они приобрели глухой и черный, отвратительный цвет, подобный цвету крыльев стервятника. Блестящие черные глаза позеленели и покрылись ярко-красными прожилками, брови стали тонкими, как кромка ножа. Они были того же глухого черного цвета, что и волосы, и загибались уголками кверху, к ушам. Изменились даже ее губы и зубы. Изящный изгиб губ превратился в тонкий, прямой, безжалостный разрез; растянутые в презрительной ухмылке, губы ее обнажали зубы, ставшие теперь длинными, узкими и заостренными, точно клыки дикого зверя.
— Что случилось? — спросила она хриплым и севшим голосом.
— Мы вас загипнотизировали, — коротко отвечал Конрой.
