. Дело в том, что человек биологически не способен любить – в точном и прямом смысле этого слова – всех своих собратьев по виду. Он не способен даже «прощать» их – если только он не мудрец, отвечающий жалостью на поступки оскорбителя, чаще всего проявляющего – банально и механически – свой социальный статус. Может быть, именно этого и хотел Христос. Но мудрецов немного, а решение было для всех.
Для «простого человека» предложенное Христом решение сводилось к тому, что ненависть «вытеснялась» в подсознание, в смысле Фрейда, а в сознании утверждалась фикция любви. В действительности христианин мог любить не больше людей, чем язычник, но радикально менялась его сознательная установка по отношению к людям – в некоторой мере влиявшая и на его подсознание. Он должен был соблюдать некоторые правила обращения с «ближними», заменявшие предписанную любовь – как мы это пытаемся делать в нашем «гражданском обществе» теперь. Это не только облегчило бремя ненависти, угнетавшее бедного человека, но и дало ему ощущение превосходства: христианин мог чувствовать себя праведником, каким и должен быть человек, а своего угнетателя считать грешником, каким человек быть не должен. Отныне лучшим человеком был он. Мечта о лучшем мире, где «последние станут первыми, а первые – последними», перемещается в фиктивный мир религиозного мышления и остается там две тысячи лет.
Глобализация любви к ближним была, конечно, выражением настроения, сложившегося в многонациональных сообществах Римской империи. Единство человеческого рода и принципиальное равноправие всех людей не могли быть выражены ни одной из старых, «племенных» религий, потому что у каждого племени были свои боги. Единому человечеству нужен был единый бог, не связанный с исключительными обычаями одного из племен. Еврейский бог имел важное преимущество над другими богами: он был один и не терпел соперников. Единственный бог имел больше шансов быть принятым всеми племенами, даже если он был для них новым богом. Для этого надо было приспособить еврейского бога к понятиям и привычкам других народов. Вряд ли об этом думал Иисус; эту задачу выполнил Павел из Тарса. Идея Павла, что для бога нет «ни эллина, ни иудея», означала величайший переворот в человеческой психике: возникло понятие человека вообще, с общими для всех людей правами и обязанностями – сначала перед богом, а потом перед людьми и перед самим собой.
Другая сторона христианского вероучения, особенно важная для нашего исследования – это принятые им фиктивные способы удовлетворения человеческих нужд. Реальные потребности человека – материальные и духовные – во время рождения христианства не могли быть удовлетворены. Об этом не умели даже думать: в античном мире, где было много выдающихся мыслителей, отсутствовало всякое представление об изменении общества сознательными усилиями людей. Поэтому греко-римская цивилизация была обречена на гибель, а человечество – на тысячелетнюю тьму.
