– Да, – просто сказала мать, – два аборта – это много.
– Откуда?.. – только и смогла шепнуть Лена.
– Читала я твою спрятанную медкарту из консультации, – умно подхватила мать, – вот от какого подонка я тебя уберегла! Хотел бы, не сделала бы.
Лена потерла глаза и усмехнулась, как будто тайна ее, вскрытая сейчас, ничего теперь уже не значила. Слезы не желали выходить из нее. Раз мать все давно знала, то чего беситься?
То напряжение, что сковало ее с утра, почему-то быстро проходило. Мать даже становилась сейчас не такой уж и злой, как раньше. Глаза их встретились и неожиданный порыв, откуда-то из детства, бросил Лену в объятья мамы. Они поцеловались.
– Думаешь, я железная? – мама гладила дочку, словно держа ее маленькую на руках. – Думаешь, мне не больно на тебя смотреть? Ведь я все понимаю.
Слезы Лены не выдержали и хлынули небольшим потоком.
– У меня операция завтра, – чуть слышно проговорила мама.
– Я буду держать кулаки, – ответила дочь.
Они попрощались…
Лена выбежала из больницы. Теплый воздух согнал тучи на небе, вот-вот должен был пойти дождь.
Душа Лены взволнованно дрожала, но нежные чувства охватили ее всю, и становилось сердце добрее.
Она с трудом перешла широкий проспект: движение здесь было адское, – и села в машину.
Машина не заводилась. Надо было выходить и голосовать, чтобы кто-нибудь зацепил тросом и подтолкнул с места.
Лена открыла дверцу и вышла.
Первая же машина, несшаяся по ближней полосе, сбила ее.
Летела Лена метров пять…
Поздний февральский вечер. Замороженное окно блестит желтоватым светом кухонной лампочки. Павел Федорович Гомонов – профессор культурологии – сидит на кухне и перебирает гречневую крупу.
На душе у него тяжко: обиженный им любимый студент – Степа Коловаров – нагрубил ему и разорвал свой студенческий билет.
Павел Федорович весь вечер ждал Степиного телефонного звонка, но уже время позднее, и надежды на примирение нет.
«Сколько, однако ж, вложишь в эту шантрапу, а поди ж ты, никакого тебе эффекта! – думает профессор, вылавливая на столе черную крупинку. – Поди объясни ему, что надо свой город знать! А ведь не понимает, злится! Что ж остается-то? Только расстаться, а сколько вместе говорено-то, переговорено. Что ж это он такое себе навоображал, что и я его понимать перестал?»
Степа Коловаров, приезжий, был взят под опеку профессора из-за своей самобытности и всегдашнего желания записывать за Павлом Федоровичем его длинные и важные монологи. Не важно, что в этих монологах перескакивал профессор с пятого на десятое, важно то, что Степу он видел всегда с блокнотом и ручкой наготове.
