– Вот там дом, – громко, глядя вверх, где черное небо, словно сговорившись со звездами, совсем не светится, – Вот там дом, – продолжает Боровиков и смотрит на землю такую страшно неровную и близкую. – Вот этот дом.
У Боровикова появляются слезы на глазах, и видится ему и слышится предстоящая ругань с женой и чувствует он, что где-то рядом дорога. Что где-то рядом кто-то смеется над ним, смеется, даже не понимая, как ему плохо.
– Проводите, – выговаривает он, резко опрокинув свою голову назад, – проводите, женщина!
Маленькая женщина стоит невдалеке и смотрит, посмеиваясь, на Боровикова.
– Уелся, дорогой, как чучело, – жалеет она его, – вот и стоишь, как березка на ветру, и ветки твои в стороны.
– Только не талдычьте о воспитании, – Боровикова корежит, – у меня есть кому об этом.
Губа его нижняя то отвисает, то вновь поднимается, он чавкает, как будто доедает капусту.
– Справлял, – плавает Боровиков языком по зубам, – они недоотмечали, уехали. Я ел, только ресторан негодный. Чужая свадьба.
Он встряхивает руками от расстройства, и его чуть не относит спиной назад; женщина ловит его и держит, упираясь ему в спину руками, а носками ног – в землю.
– Валера, – говорит она, – позоришься. Какой же ты гадкий!
– Я вас знаю? – выпутываясь из головокружения, спрашивает Боровиков. – Не надо только выдумывать лишнего. Слишком просто вот так вот.
Женщина перестает улыбаться и визжит на всю улицу:
– Скотина ненавистная, сколько я терпеть-то это буду?! Взять, да и зарыть тебя здесь около дома, чтобы не нашел никто.
– Галя? – спрашивает снова Боровиков. – Галя, это ты?
Глаза его никак не могут поймать фокус. Каждая попытка до странности напоминает ему лотерею «Спортлото»: все так и крутится, как барабан с шариками, а на них – номера.
– Галя, если это ты, – повторяет Боровиков сквозь слезы, – если это ты, то откликнись. Жена, заговори!
Крик Боровикова тяжел, слезы, вдруг выплеснувшиеся из глаз, горчат на губах испугом. Молчание стоящей за спиной женщины повергает Боровикова в ужас, и неумолимо тают его последние слабые надежды не свихнуться окончательно прямо здесь и сейчас. Тишина и чьи-то руки за спиной отрезвляют, да только тело потеряло ориентиры, а силы не восстанавливаются. И плачет он от недоумения, и размазывает мокрой рукой по волосам слезы.
– Галя! – мольба его гремит по двору, и зажигаются чужие окна. – Галя, почему тебя не слышно?
Он пытается опустить себя на землю и лечь, но, словно привязанный, зацепляется за что-то.
