В прохладном зале Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина Незнамов искал среди подшивок газет намек на существование писателя Юрия Гэмо… Где-то в глубине души таилась надежда: а вдруг мелькнет хоть упоминание? Он то надеялся, то терял всякую надежду.
В высоком прохладном зале, кроме шелеста переворачиваемых страниц и приглушенного толстыми стенами и двойными стеклами шума проезжающих по Фонтанке машин, ничто не мешало размышлениям, глубокому проникновению в тексты. Прошедшая жизнь оказалась так плотно насыщенной разнообразными событиями, что Незнамов сам удивлялся этому, хотя и работал в газете, был как бы в гуще новостей, пусть и не на самом высоком, но ближайшем берегу информационного потока, и мог следить за всем. Он как бы заново переживал времена, еще недавно казавшиеся неколебимыми в вечной прочности, времена советской власти, изредка прерываемые смертью престарелых руководителей страны… Ощущение нарастания скорости началось со смертью Леонида Ильича Брежнева, когда звуки похоронного марша не успевали умолкнуть в стенах задрапированного в черное Колонного зала в Москве, они сливались со следующими. Те же разрывающие душу и сердце мелодии, даже те же деятели похоронной команды, окаменевшие лица членов Политбюро, выражавшие скорбь по поводу очередной кончины еще одного выдающегося деятеля международного рабочего движения.
После Черненко начался обвал, прорыв плотины, и застойное время обрушилось с безудержной силой, сметая многое на своем пути. Казавшиеся незыблемыми, железобетонными идеологические и политические вехи рушились безо всякого усилия, словно стояли не на вечном фундаменте великого учения марксизма-ленинизма, а на зыбучем песке. Интересно было наблюдать, как быстрее всех менялись именно идеологические партийные работники, тогда как по логике вещей именно они должны были стоять насмерть в защите священных идеалов. Иногда Незнамов сопоставлял две статьи, скажем Александра Яковлева, с разницей всего лишь в два года, и, сравнивая тексты, только диву давался, как быстро изменились на противоположные взгляды недавнего главного идеолога партии. Нет, сам Незнамов не был, как говорится, ни за, ни против. За долгие годы газетной работы он убедился не то что в гибкости, а в циничности того, что называлось официальной идеологией, ее способности обслуживать и обосновывать любые политические и экономические повороты в жизни советского общества.
В поисках Юрия Гэмо Незнамов лелеял тайную надежду отыскать хотя бы одну завалящую брошюру, чтобы узнать, как воспринял его двойник все происшедшее. Удивительно, но о дальней окраине Советского Союза писали совсем мало и только в связи с успехами в освоении Крайнего Севера. Писали о строительстве атомной электростанции в Билибино, о начале навигации в арктических портах в бухте Провидения и в Певеке, об оленеводе Аренто, делегате партийного съезда и Герое Социалистического труда, о выставке изделий уэленских художников-резчиков по моржовой кости. Однажды в «Ленинградской правде» глаз зацепился за слово «Чукотка». Всего несколько строк. Говорилось в ней о гастролях чукотско-эскимосского ансамбля «Эргырон», которые проходили во Дворце Культуры имени Горького…
