— Друг мой! — произнес Фаустов. — Мастерство советского литератора и состоит в том, чтобы из всех больших и малых правд выбрать ту, которая нужна советскому человеку!
Пеньковский отвел в сторону Гэмо и взволнованно зашептал:
— Надо его срочно уложить спать! Ведь он черт знает что может наговорить! Он уже завел антисоветские речи…
Гэмо и сам чувствовал, что земляка занесло. Он сказал ему по-чукотски:
— Если не хочешь испортить мне праздник, иди ложись…
— Пусть меня проводит Антонина! — потребовал Коравье.
Они ушли во вторую комнату, где стоял продавленный диван, взятый на складе Литературного фонда.
Застолье продолжалось, и, в основном, разговаривали между собой Пеньковский и Фаустов, обсуждая литературные дела в Ленинграде. Как давно догадался Гэмо, оба литератора принадлежали далеко не к высшему эшелону советской литературы, но имели весьма критические суждения о произведениях и действиях своих более удачливых собратьев но перу.
Вдруг из комнаты, куда ушли Коравье с Антониной, послышался шум, крики.
Гэмо с Валентиной бросились туда. Коравье, навалившись всем телом на лежащую Антонину, пытался содрать с нее платье. Девушка отчаянно сопротивлялась.
Гэмо с трудом оторвал пьяного, озверевшего от водки и желания земляка и отшвырнул в сторону. Он закричал на него по-чукотски:
— Что ты делаешь? Как тебе не стыдно! Ты совсем озверел! Уходи из моего дома!
Валентина вывела из комнаты рыдающую Антонину.
Коравье, обмякнув и ослабев, словно пузырь, из которого выпустили воздух, рухнул на диван и закрыл лицо руками. Он ничего не говорил, только тяжело дышал, и время от времени из его груди вырывался странный, короткий, воющий звук.
Гости и Валентина утешали плачущую Антонину.
— Ничего страшного, — сказал Фаустов. — Ну, лишнего выпил человек, утром проспится, ему будет стыдно, и он попросит прощения.
Поздно вечером Гэмо проводил Антонину на поезд.
Перед тем как лечь спать, он заглянул в комнату, где одиноко лежал на диване Коравье. Земляк лежал тихо, но его дыхание было слышно. Гэмо подошел. При свете белой ночи он увидел полные нечеловеческой муки глаза земляка, и острая жалость кольнула его сердце.
Позвонил Станислав, поинтересовался, как проводит время отец, спросил, не нужно ли еще денег.
— Пока все нормально, — ответил Незнамов. — Я тут познакомился с очень интересным человеком. В основном, общаюсь с ним.
— Кто он?
— Заведующий здешним туалетом.
Некоторое время сын молчал, видимо, с трудом осмысливая услышанное.
