За чашкой чая, последовавшей за неизменной жареной картошкой с луком, Валентина робко предложила:
— Может, тебе лучше заняться переводами, как раньше?
Да, переводы давали устойчивый доход, и при желании на них можно было неплохо заработать. Но тогда надо отказаться от собственного творчества или же свести писание до минимума. Может быть, она права. Сейчас сосредоточиться на переводах, а потом, когда появится некоторый достаток, можно вернуться и к творчеству.
— У меня есть идея. Если Геннадий Гор скажет, что дело плохо, — пока брошу писать, вернусь к переводам.
Геннадий Гор жил в так называемой «писательской надстройке» на углу канала Грибоедова и Чебоксарского переулка. Огромный дом стоял напротив больницы, и пока Гэмо медленно поднимался по лестнице на пятый этаж, вслед ему гремел похоронный марш Шопена, который играл духовой оркестр в переулке, у погребальной процессии.
Геннадий Гор, небольшого роста, совершенно лысый, в очках, сам открыл дверь и любезно пригласил войти гостя в тесную прихожую.
Стены писательского кабинета, как и ожидал Гэмо, скрывались за книжными полками, провисшими под тяжестью томов. Над низкой дверью, ведущей в другую комнату, висела картина. Это был портрет какого-то болезненного, бледного юноши. На лбу его зияла аккуратно вырезанная дыра, в которой виднелся желтоватый мозг с темными прожилками извилин. Геннадий Самойлович слегка картавил.
— Ну-с, — произнес Гор, — давайте вашу рукопись.
Перелистал несколько страниц, заглянул в конец и сказал:
— Пока будете пить чай, пожалуй, прочту ваши рассказы по диагонали.
Из кухни появилась жена Гора, дородная, очень большая женщина, фигурой скорее похожая на памятник, чем на живого человека. Все у нее было плотное и солидное: лицо, блестящая кожа, трудно было поверить, что у такого тщедушного хрупкого интеллигента может быть такая мощная супруга.
Она близоруко и ласково посмотрела на Гэмо, поздоровалась, поставила чашки с чаем на стол, нарезанный белый хлеб и масло и величественно удалилась, пока ее муж, водрузив на нос очки в металлической оправе, быстро шарил взглядом по страницам рукописи.
Гэмо, воспользовавшись паузой, навалился на сладкий чай, стараясь побольше съесть хлеба с маслом. Где-то громко тикали часы, капала из крана вода, а большая, величественная женщина, удалившись в недра писательской квартиры, растворилась в тишине, будто ее и не существовало.
Потом она снова возникла, улыбнулась Гэмо и наполнила чашку гостя свежим чаем. Взглянув на заметно убавившуюся горку хлеба, сказала:
