— Так они его совсем уничтожат, — заметил как-то Гэмо.
— Пусть уж лучше таким образом уничтожат, — вздохнула Валентина.
Уничтожение церквей в Ленинграде превосходило все возможные пределы. Мало того, что храмы просто разрушались от недогляда и ветхости, они сносились, и вместо них возводились помпезные станции быстро строящегося метро. И, странное дело, никто против этого не возражал, кроме какой-то жалкой кучки любителей старины.
В характере Валентины Гэмо давно приметил черты искреннего чувства, которое коммунисты называли интернационализмом, при том, что она была привержена русской культуре и сурово отчитывала тех, кто морщил нос от старинной русской песни, церковного пения.
Она была настоящей русской женщиной, и Гэмо гордился ею, и, хотя они мало разговаривали, с годами стали замечать, что они не только сходятся во вкусах, но порой, одновременно открыв рог, чтобы что-то сказать друг другу, обнаруживали, что собираются выразить одну и ту же мысль.
Незнамов поначалу любовался храмом только издали, с угла канала Грибоедова и Невского проспекта. Но сейчас он решил подойти поближе. Он помнил эту церковь еще с самого своего первого приезда в Ленинград. Тогда она показалась ему каким-то осколком, разрушающимися развалинами, которым до конца осталось совсем немного. Но церковь все стояла, окруженная уже почерневшими лесами, покосившимся забором, удивляя своей живучестью и нежеланием ухода в небытие, разделив судьбу многих петербургских храмов.
А вот сегодня она, почти полностью восстановленная, празднично сияла мозаичными куполами, сверкала ажурным кружевом заново воздвигнутых крестов. Чисто вымытые изразцовые плиты, восстановленная мозаика открыла удивительное, несколько чуждое строгому классическому стилю ближайших зданий, сооружение. Как большинство произведений архитектуры, созданных в порыве несдерживаемого вдохновения, «Спас-на-Крови» смотрелся вполне согласно с окружающим пейзажем, нисколько не противореча ему, а скорее подчеркивая особенность места.
Храм еще был окружен забором, и доступ в него не был свободным. Но оттуда, от стен, от широко открытых врат веяло теплом душевного спокойствия, возвышенного настроения.
Незнамов обошел церковь, перешел на ту сторону канала Грибоедова, где стоял дом с писательской надстройкой, и свернул в Чебоксарский переулок. Из-под арки пахнуло уже ставшим привычным, особенным тухловатым запахом питерских подворотен — от переполненных мусорных контейнеров, неубираемых черных и парадных лестниц. Заставленный разнокалиберными автомашинами двор уходил вдаль и, наверное, тянулся до Конюшенной площади, счастливо избежавшей революционных переименований. Рядом с навесным лифтом чернел зев входной двери, и Незнамов стал медленно подниматься по широкой, выщербленной лестнице с просторными междуэтажными площадками. Мимо него пробегали кошки, иногда сверху, из многочисленных труб под потолком падала большая ржавая капля, оставляя на белой рубашке красное, словно кровавое, пятно.
